История про мою последнюю неделю в Сан-Франциско, в виде дневника.

Это был пятый месяц моей жизни в Калифорнии. Я отпраздновала новый год в заснеженном доме в лесах Тахо в компании тинейджеров-украинцев, переехавших сюда подмышкой у родителей в глубоком детстве. Они знали русский и украинский, но родными эти языки не то что бы считали, поэтому все говорили на английском. Мне же казалось какой-то “изменой родине” говорить на английском с теми, кто понимает русский, поэтому я постоянно переключалась. В качестве единственного доказательства, что тусовка причастна к русскому новому году был огромный салат оливье, заботливо нарубленный Женей, той самой девочкой, что накормила меня устрицами и задарила подарками в Сан-Франциско. Жене не хватало родины. Даже с мужем она общалась на английском. Он понимал русский, но говорить на нем то ли не мог, то ли не хотел. Собственно, этот салат был в списке “почему ты должна поехать праздновать новый год с нами”. Поскольку для американцев сам новый год все равно ни черта не значит, я многого не теряла. Большинство идет праздновать его в клубы, где в полночь устраивают классический обратный отсчет, а затем танцуют до утра под “туц-туц”. Мы отпраздновали, я вернулась и должна была съехать из той самой комнатки мечты в доме с видом на залив. Несмотря на то, что Роб, мой хиппи друг-миллионер, хозяин Стендордской коммуны “Итака” и десятков других домов по всему Сан Франу, еще не нашел нового жильца в ту комнату, он попросил меня её освободить. Видимо ему просто хотелось, чтобы я вернулась в Пало Альто и составила компанию в его утренней рутине: бассейн, бейглы с лососем, апельсиновый сок и газета с новостями. Одна из них на днях сказала, что умер Дэвид Боуи. The Starman got back to the sky. В любом случае, так выглядит утро Роба уже не первый десяток лет. Маленький кусочек лосося он всегда отдает местной знаменитости — своему старому коту Уилсону.

— Это всё, ради чего он живет, — сказал мне как-то Роб, и с тех пор у меня сложилось впечатление, что его собственный бейгл с утра — это тоже всё, ради чего он живёт. За свои 60 лет он ни разу не был в отношениях дольше месяца, да и были те самые отношения еще тогда, когда ему не приходилось прикрывать лысину кепкой. Не сказать, что он пытался это изменить. Одевался он еще пять лет назад в те же самые грязные джинсы и самодельные кислотные футболки, только пахло от него тогда меньше. Теперь же он совсем обленился в плане гигиены. Всё, что омывает его тело — это хлорка в том же самом бассейне. Сказать, что от него воняет — не сказать ничего. Вся Стенфордская коммуна, донельзя озабоченная, гадает, как же выглядит его личная жизнь. И только я знаю, что правильный ответ — никак. Друзья однако еще не оставляют попытки его с кем-то свести. Он каждый раз ворчит, как старый кот, и пытается сбежать от такой заботы.

И пока все студенты строили теории о том, как же выглядит его комната изнутри, я была для него чем-то максимально приближенным к духовной близости. Как плюшевая мышка у кошки. И вроде бы мы были просто друзьями, но при этом он обижался, если, находясь в одном пространстве, я общалась с остальными больше, чем с ним.

На фото я, Роб и его хороший приятель Иан Росс, автор граффити за нами. Этот стиль ни с кем не спутаешь.  Работы Иана можно найти по всему Сан-Франциско и Пало Альто. Ими украшены и многие дома Роба. Один раз я, уже не помню с кем, возвращалась с большой компанией домой, мы завернули в темный квартал, чтобы втихаря пописать. А там стоит полностью раскрашенный Ианом дом. 

— О! Это ж мой знакомый разрисовал! — говорю я, сидя на корточках и пытаясь не упасть.

Естественно, мне никто не поверил. 

Мне же совершенно не хотелось обратно в Пало Альто. Там стало совсем холодно. В моей комнате не было отопления. Я планировала завершать свой роман с Сан-Франциско и двигать на юг. Оставались считанные дни, и я хотела жадно вцепиться в любимый город напоследок. В каждый его перекресток, граффити, бар и проезжащего в блестящих роликах с молнией Боуи на лице и магнитолой на плече сумасшедшего.

А потом произошла “история о том, как меня развели, как дуру”.

Я долго думала, выкладывать её или нет. Сейчас попытаюсь отредактировать её так, чтобы убрать всю порнографию и оставить суть.

7 января у Роба был день рождения. Я смастерила по-быстрому открытку, и так ничего и не съев за весь день, отправилась в гости к Тиму, где должна была проходить вечеринка. Не съела я ничего, потому что на днях на нервной почве траванула себя алкоголем. Человек, к которому у меня были чувства, находясь теперь за девять тысяч четыреста сорок три километра, сообщил, что собирается ехать к своей бывшей девушке в Таиланд. Помню, что не знала как придать своему голосу хоть какую-то эмоцию в тот момент:

— Извини, щас секундочку, я перезвоню.

Такая новость высадила меня с розового поезда, построенного мной самой из облаков и милых сообщений, и я не нашла ничего лучшего, чем напиться по этому поводу в дрянь. Жила я в тот момент на Folsom street у друзей Ани и Маруси. Отсюда рукой подать до всех баров в любом направлении. Вот я и подала рукой до всего, что под руку попало…. Домой я в ту ночь возвращалась змейкой, в обнимку с белисом.

В результате чувствовала я себя все следующие дни весьма паршиво. Не могла ни есть, ни пить. Вот что я написала в паблике:

Как же холодно в этом чёртовом лофте. Выйти из комнаты с батареей — как совершить ошибку. Напросилась к знакомым перекантоваться здесь на пару дней, держа в памяти их огромный стол. Думала, вот здесь-то я точно буду писать. Но пальцы замерзают моментально, и этот дубак можно выносить только на длину горячей чашки чая или кофе. Вот тебе первый минус Сан-Францсико. В большинстве квартир здесь не существует отопления. Ага, ты меня правильно понял. То есть вообще не существует. Только переносные батареи.

Позавчера траванулась, лежала сутки пластом. Пыталась что-то есть — бесполезно. Даже не буду говорить, чем я отравилась. Стыдно.
Но сверху той отвратной еды я решила тогда накидаться всеми видами алкоголя. Топила растаявший в небе замок. Люблю я это дело. Настроить целый город в облаках, а потом ах*енно удивляться, что реальность ему не соответствует. Рыба, что ещё сказать. Проснулась с головой-колоколом. “Ну ты и мудачка” — сквозь зубы пробубнило мне тело. Весь день на таблетках и мятной розовой жидкости, от которой еще больше хочется вывернуть себя наизнанку и промыть.

Никто не может требовать и ждать от меня больше, чем я сама. Самобичевание — мой крест.

Вот они, мои любимые дни, когда ты недоволен тем, что проснулся. Пытаешься снова уснуть. Восемь часов. Девять. Десять. Ну ещё, пожалуйста. Обратно в сны. Любые. Давай, мать его. Третий день херачит несвойственный городу проливной дождь. Он бьет об крышу дробью, словно взбунтовавшийся пчелиный рой. Звучит как бред, но мне кажется, что погода часто соответствует моему настроению. По законам логики такого не может быть, но базарю, когда мне хреново, на улице ливень. И меня это успокаивает. Моральная поддержка сверху.

Народ так искренне удивляется, если я расклеиваюсь. “Ты же Волшебная Даша, что за сопли? Соберись!” — отчитывает меня едва знакомый парень, пока едет в Московском автобусе, проверить, сколько стоят аттракционы, чтобы не тащить ребенка в холод раньше времени. “Волшебной Дашей” меня называют только двое лучших друзей. Откуда он узнал? Плюс блога в том, что незнакомые тебе люди уже представляют, кто ты и что ты. И неловкую часть обнюхивания можно пропустить. За его окном лес и оранжевые новостройки. Они в Москве везде одинаковые. От холода его телефон отключается.

Сегодня всё же, кажется, получше. Выхожу из берлоги. На мне три кофты. Выкуси, январь. На перилах офиса-кухни парит техник, чинит трубу. Говорит:
— Привет, ты Даша?
— Yes, I am. — с удивлением говорю я и улыбаюсь.

— I am. — повторяю тихо, закрывая за собой дверь в ванной.
Уставившись в зеркало, вспоминаю строчку Бродского: “Свобода — это когда забываешь отчество у тирана”. А что, если ты сам себе тиран?

В чайнике еще остался свежезаваренный кофе, его сделал этот техник. Мужику, наверное, пятьдесят. На нём крутая кепка, очки Ray Ban, штаны Carhartt. Один из любимых брендов еще с семнадцати, когда мы с девками катали на скейтах, носили разноцветные шнурки и значки на сумках. Одноклассницы на каблуках и в белых блузочках считали нас съехавшими идиотками. Техник рассказывает мне, как был на концерте Боба Марли в 1979 в Филадельфии.
— Что, живого Боба Марли?
— Вполне живого, да.

Такие вот в Сан-Франциско рабочие. Мы врубаем музыку на всю мощь ( здесь огромные колонки в каждом углу ) и играем в “угадай мелодию”.

— Is that Jollie Holland?
— Nope!
— Fuck! Don’t tell me or I’m gonna kill myself. I know it. I know it.

 

Я дописываю этот текст, и впервые за три дня выходит солнце.

Но вернемся к вечеринке по случаю дня рождения Роба. Здесь собралось человек тридцать. Каждый принес “какую-то снедь и вино”. Ребята распечатали гигантскую черно-белую фотографию с его портретом. Практически все здесь младше его вдвое. Все эти ребята либо жили, либо живут в домах и коммунах Роба, куда не так-то просто попасть. Оттого они испытывают огромную благодарность. Он изменил их жизни.

Зак, парень-активист, летающий по миру за копейки в любой момент, когда ему заблагорассудится, начал говорить тост, когда кто-то позвонил в дверь. Я была ближе всех к выходу и побежала открывать. По лестнице навстречу мне поднимался молодой бородатый парень с пучком на голове. Что-то в его внешности меня зацепило.

Когда мы сидели в кругу, я стала за ним наблюдать. Он был красив и шевелил челюстью, как моя вторая любовь — тот англичанин, когда у того резались зубы мудрости. Знакомые, наблюдая за этим, тогда думали, что он просто наркоман. Наркоманская же привычка — челюстью шевелить. Потом незнакомец стал одергивать запястье странным образом. Я никогда такого не видела. Когда он заметил, что я на него смотрю, кинул взгляд, которого я не видела пять лет, и меня зацепило. Знаешь, как это бывает? Один взгляд — и всё переменилось.

Первое, что я спросила — это про зубы. Потом про запястье. Мы познакомились. Он говорит, у него впереди десять дней каникул, что он совершенно свободен и понятия не имеет, чем себя занять:

— Я думаю уйти в поход на неделю. Но одному как-то не так.
— Хочешь, составлю тебе компанию?
— Правда? Ты со мной отправишься? Oh my God, that’s amazing!! Мы можем поехать на север или на юг! В Вашингтоне сейчас здорово! У меня есть целый список крутых мест.

Мы проговорили весь оставшийся вечер, но вскоре все стали расходится. Он предложил показать мне Бёркли, город хиппи и студентов, город мечты. Он был в списке мест, которые я обязана посетить до отъезда. Лиам, так зовут этого парня, предложил поехать туда сразу, потому что до Бёркли своим ходом не так-то просто добраться.

— У нас есть диван в гостиной.

Какой добрый мальчик. Он казался мне самой невинностью. И я согласилась.
Мы добрались до моего дома во Фриско, чтобы забрать вещи. Дом был заперт. Мы решили уже было лезть на крышу, когда к дому подъехал тот самый механик. На “Порше”. Я сначала даже не поняла, что это он:

— Извините, я тут живу. Вы не могли бы отпарковать свою машину? Вы моё место заняли.
— Где живете?
— Здесь, в этом доме. Где еще?
— Даша, это ты?

Оказалось, что Джо ни хуя не механик, а один из жильцов этого бесконечного лофта. Пацаны меня наимели. Я весь день прообщалась с ним, думая, что он механик, и думала, что ж так много со мной трепется вместо того, чтоб работать. Вот неловко же. Джо открыл дверь и даже предложил нам маленький тур в свою комнату. Мы не совсем поняли, что там может быть такого, но что отказываться? Мы прошли через гараж, мимо машин, и оказались в лучшей музыкальной берлоге, что я видела в своей жизни. Огромный подземный зал, со сценой, вывесками и прочей атрибутикой. Здесь стояли старые кресла и диваны разного стиля. Каждый был совершенно уникален. На полу ковры, на сцене все виды инструментов, ждут, когда их возьмут в руки. Одна стена покрашена в темно-красный, “для русской вечеринки”. Этот цвет так и называют — “Russian Red”. Джо налил нам шампанского и поставил винил. Звук буквально обнял тело. Сердце застучало в такт. Я никогда не слушала винил с такими колонками. В студийной комнатке за сценой у Джо был целый музей по созданию музыки: машины записи на пленку и винил, которых уже нигде не найти, раритетные микрофоны… Огромные, заставленные до потолка полки со всем, что причастно к музыке. Бесценная коллекция. “Что-то собирались выбрасывать, что-то отдали друзья… А это гитара Игги Попа, а это мы со Стингом на фотографии…Отличный мужик”. Я не могла поверить своим глазам. Он без умолку говорил, рассказывал нам свои байки о музыке, о Сан-Франциско, а я тащилась по нему, как тащусь по всем помешанным на любимом деле людям.

Ночью мы доезжаем до Бёркли и прокрадываемся в дом. Все уже спят. Диван в гостиной маленький, старый и грязный. Я бы с трудом на нём поместилась. Кажется, в этом и был план.

— Если хочешь, мы можем поспать вместе на моей кровати, но нам нужно будет быть очень тихими и ничего делать нам нельзя.
— Sure.

Мы идем по темному коридорчику и заходим в третью дверь налево. Внутри комнаты еще три сооруженные из каких-то палок и простыней “комнатки”. В его часть площади даже есть дверь, хотя стенка не доходит до потолка. Другая стенка — это огромный плед с красными черепашками. Вся его комнатка — это окошко и кровать. И вещи в каждом углу. Места так мало, что кроме как сидеть на кровати, там больше делать нечего. Негде, вернее.

Перед сном мы обнимались. Он меня гладил самым милейшим образом. Так давно я не чувствовала прикосновений. В какой-то момент он аккуратно пытается поцеловать меня в губы.

— Я тебя пока совсем не знаю… Если мы сейчас поцелуемся, это ничего не будет значить. Ты мне нравишься, и я не хочу всё портить.
— Хорошо. Скажи мне, что тебе нравится, и я не буду идти дальше.

Я уснула , пока он меня гладил и обнимал.

Утром мы выходим на кухню, переполненную соседками. Он живет с одними девочками. Интересно, почему. Я готовлю нам завтрак, пока он рассказывает им гордо, что я странствую и по каким принципам живу. После завтрака мы валяемся на постели в окружении вешалок с одеждой. Весь его гардероб — бесконечные разноцветные клечатые рубашки. Красные, синие, зеленые. И кожаные куртки. Прямо хипстер-дровосек.

— У тебя такие милые ямочки! — говорит он мне. — Наверное в них все влюбляются.
— Спасибо…

Он улыбается и всматривается в мои глаза. Из окна бьет луч солнца.

— И потрясающие глаза. Как огромные планеты. Наверняка, тебе всё время это говорят.
— Да не то что бы….
— Как такое может быть?
— Не все находятся так близко. А еще солнце в глаза светит… — говорю я.

Ну всё. Повелась…

— Боже мой, как можно быть такой милой? — говорит он, глядя на меня искренними добрейшими глазами.

И я, как любая девочка, расцветаю и думаю: “Как здорово! Он заметил, что я милая и чудесная”.

Мы целуемся, обнимаемся. Он хочет большего. Я его торможу. Говорю, что боюсь его, потому что он и правда мне нравится. Он сажает меня на себя, многозначительно смотрит в глаза, вздыхает и с улыбкой спрашивает:

— Do you trust me?
— How can I trust you if I don’t know you?
— That’s what trust is. Я понимаю, каково тебе. Я тоже путешествовал год, и у меня было такое же чувство. Спать с незнакомцами коробит, а близости в дороге хочется только больше. Столько всего переживаешь в одиночку… Нужно, чтобы кто-то просто был рядом, обнял тебя.

Он предлагает переспать, мне трудно найти причины отказаться. Мне редко кто нравится. И я говорю:

— Я могу с тобой переспать, Лиам, но если я сделаю это прямо сейчас, ты меня больше никогда не увидишь. Потому что это будет секс ради секса, а я после такого привыкла убегать. Выбор твой. Но я тебя предупреждаю, что всё будет именно так.
— Ok, Dasha. Here’s what we’ll do. — он посмотрел на меня своими завораживающими огромными зелёными глазами. — We gonna make love. Then we will go to see Berkeley, then we will come back home and go to sleep. Tomorrow you will decide if you want to stay or run. But I think you should stay with me, Dasha. Stay.

“Stay”. Моё любимое слово на английском.

Я вспоминаю, как вырисовывала его ручкой на ладони, когда мне было двадцать лет. Как я мечтала услышать эти слова однажды, от того самого англичанина, за которым поехала из Вирджинии в Денвер. Но так никогда и не услышала и улетела обратно домой. Как же так? Ведь этот парень меня совсем не знает. И хоть я и считаю это глупым, но раз он так открылся мне (как я думала тогда), я тоже стану ему доверять.

Мы занимаемся любовью. И правда любовью, а не бездумным сексом. Идеально сходимся телами. Он сильный, большой, красивый. Мы потрясающе целуемся. Я безостановочно глажу его лицо. И поскольку теперь он знает, что я уязвима, и поскольку он мне безумно нравится, мне кажется, что я теряю всю свою защиту. Мне хочется плакать. Я пытаюсь этого не делать и обнимаю его крепче руками и ногами, хватаясь за него, как за жизнь. Такого тёплого, сопереживающего. Все мои оковы падают, и я опять превращаюсь в маленькую девочку.

Мы выходим гулять по городу за ручку. Я в замшевой коричневой куртке его папы с бахрамой. Лиам рассказывает мне историю этой куртки и разные истории из жизни своего отца. Говорит, что его родители — хиппи. Я уже начинаю представлять, как бы он меня знакомил. На улице лучшая версия любого города. Бомжи играют на гитарах, копы улыбаются и кивают нам. Его знакомые останавливаются поздороваться. Огромные магазины винила, старых марок со всего света и других необычных вещиц, о существовании которых уже все забыли. Клад на каждом углу. Я держу его за руку, и всё расплывается.

— Я так счастлива.
— И долго это у тебя?
— Since I met you.

Мы заходим ужинать в эфиопское кафе. Вокруг фонарики. Все очень красиво. Людей почти нет. Мне кажется, что мы находимся в каком-то несуществующем мире. Что это всё сон. Сон, где я счастлива и любима.

Хозяин кафе, старый эфиоп с милейшим выражением лица, подходит поздороваться. Рассказывает, как сегодня ходил на рынок, купил все эти продукты, из которых сейчас нам будут готовить. Рассказывает, как выбирал рыбу и какие у них обычаи в Эфиопии… Что все едят руками, завернув еду в блинные лепешки. Лиам сказал, что счет на нем, потому что он знает, каково это — путешествовать, и что в дороге ему тоже помогали. Я рассказываю ему свои истории о том, как получала визу и что вышло с Седриком. Что тот прочитал о себе на моем сайте, врубив google translate, и выслал мне на почту огромное письмо негодования и обиды, но все равно позвал праздновать новый год вместе. Что всё это ужасно неловко и я теперь не знаю, как дальше общаться. Лиам смеется. Я кручу цветочек в вазе, переживаю. Говорю, что стесняюсь есть перед парнями, которые мне нравятся, что мой первый парень полгода не видел, как я ем.

Мы начинаем болтать о наших общих знакомых. Оказывается, их целая гора. Буквально все, с кем я общаюсь. Оказалось, что четыре года назад Лиам въехал в коммуну через месяц после того, как я улетела домой, и съехал из нее ровно тогда, когда я в нее вернулась. Только по воле случая мы ни разу не пересеклись. И вот в ходе разговора я понимаю, что он и есть тот самый Лиам, про которого мне столько рассказывал мой сосед по дому в Пало-Альто, Дэниэл. Вместе они участвовали в оргиях. Дэнни рассказывал мне эту длинную историю еще в сентябре. Родители Дэнни — две лесбиянки, поэтому сплетничает он не хуже любой девочки, а к сексу относится играючи. Мне кажется, он перепробовал всё, что в этой жизни бывает. Например, встречался с двумя девушками сразу в течение года. Они жили втроем. Естественно, и в оргиях он тоже участвовал. Ребята, все жившие тогда в нашей коммуне, собирались впятером и отжигали в таком составе не один раз. Так вот из истории об этом я помнила, что одного участника звали Лиам. Но мне и в голову не могло прийти, что этот милый мальчик, сидящий со мной за одним столом, и есть тот самый Лиам.

— Погоди, так это был ты?

Милое личико все так же продолжает улыбается.

— А что, это плохо?
— Да нет… И как оно? Расскажи.
— Очень здорово. Когда ты занимаешься любовью с несколькими сразу, потом ни у кого не возникает привязанности. You just have fun and that’s it. С какой-то стороны это ведь даже лучше — все честны.
— А кто там был?
— Анна Мария, Дэниэл, бывшая девушка Дэниэла и еще одна девочка, Джеки, которую ты не знаешь. Но она очень похожа на тебя. Такая же фигура, тоже блондинка. Кончала она просто безостановочно. Просто wonderwoman в сексе.
— В смысле?
— Ну представь, как трахается суперженщина.
— Я, знаешь ли, не задумывалась, как трахается суперженщина…

Мы обсуждали жизнь коммун. Коммуны — это целое общество береговой зоны. Многие студенты, когда выпускаются, съезжают из студенческих коммун и создают свои собственные во Фриско, Бёркли и Окланде. В итоге все друг друга знают. Больше половины друг с другом при этом спали.

— Ты спала с кем-нибудь из наших общих знакомых?
— Нет. I don’t shit where I eat. Это великий закон.
— Откуда ты взяла это выражение? Мы говорили об этом с Марком. О том, что надо переставать спать с теми, с кем живем. Но это сложно. Такие уж они, эти коммуны. Есть кстати коммуна, которая мне очень нравится, здесь, в центре города. Я хочу туда переехать. Там коап из ста человек. А в центре территории есть домик на дереве. Хочешь туда сходим?
— Конечно хочу! Это же моя мечта!
— Тогда я тебя туда свожу завтра.

Мы благодарим эфиопа и идем гулять на территорию университета. Уже стемнело. Откуда-то из темноты доносится завораживающий перезвон колоколов. Таких нежных, как из Щелкунчика. Кажется, что если пойдешь за этим звуком — найдешь вход в сказку. Так и вышло. На башне звонарь отыгрывает время в последний раз на этот день. Из люка рядом поднимается пар и закручивается вихрями, придавая всей картине пущую загадочность. Через дорогу стоит парк. Мост. Речка. Мы прошлись вглубь и залезли на крышу какого-то дома в центре поляны. За окнами были настоящие хоромы английской королевы. Какой-то маленький Букенгемский дворец. За огромными окнами в целый этаж официанты убирали тарелки с длинного стола. Все одеты во фраки. Только мы нашли самое укромное местечко, как на наше движение среагировал автоматический свет на крыше. Нас сразу заметили. Мы замерли как олени при свете фар. Через зал в нашу сторону быстрым шагом направилась охрана. Оказалось, что здесь есть дверь, выходящая прямо на крышу. Сами мы поднялись по закрытой лестнице. Мы кинулись бежать по ней вниз. Перепрыгнули через загородку у лестницы и понеслись в неосвещенную часть парка.

— This way!

Мы добежали до большого удивительного дерева. Если идти по аллее мимо, можно и не заметить, что внутри это дерево пустое. Оно такой причудливой формы, что внутри может поместиться двое человек. И обнявшись, мы спрятались в нем. Внутри пустое, но при этом живёт. Как символично это теперь звучит. Лиам сказал, что это его любимое дерево. А я теперь понимаю, что он и есть это дерево.

По пути домой мы взяли один молочный коктейль на двоих, за который я предложила скинуться. Он зачем-то согласился. Он очень харизматичен, сука. Поднимает одну бровь так мило. Смотрит загадочно как будто. Я все время спрашиваю, о чем он думает. А это уже плохой знак. Признак заинтересованности девушки номер один — это вопрос “о чем ты думаешь?” Если девушка задает тебе такой вопрос, значит всё — она у тебя на крючке.

Дом. Косяк на двоих. Секс. Поход за презервативами в магазин. Он идёт в домашнем махровом халате. Я — одевшись в его шмотки. Мое любимое состояние — когда тебе плевать, как ты выглядишь, потому что ты знаешь, чем только что занимался и знаешь, чем ты будешь заниматься дальше. Диснейленд на двоих. И на весь остальной мир людей в миг становится так искренне наплевать. Они превращаются в обслуживающий персонал вашего счастья.

— Хочешь, зайдем по очереди?
— Хочу.

Он покупает презервативы, я за ним в очереди стою с ванильным кофе. Китайская парочка за кассой посмотрела на нас настороженно, но что мы вместе так и не поняла. Он рассказывает мне, как играл в “правду или действие”, и ему загадали трахнуть девочку рядом. “Ну я так и сделал”. Я втираю идею того, что жизнь бессмысленна, и всё, что остаётся — это играть. Дом. Секс. Дважды. Хотели ехать на вечеринку, но забиваем. Сидим на кухне, наблюдаем за тем, как закручивается дым от палочки благовоний. Ночь. Опять вся постель мокрая.

Утром выясняется, что ему нужно валить. Его ждет наш общий друг, Марк. Они собираются стрелять из лука где-то в горах. Дом на дереве отменяется, а на стрельбу он меня не зовет. Кажется, именно таким и был его план. А обещал, что проведем следующий день вместе. Пока я сплю, он готовит на себя завтрак, а на меня нет. Первый косяк. Говорит: “Довезу тебя до дома”, но не успевает и везет на станцию. Второй косяк. И как бы мне ни хотелось быть выше такой фигни, я чувствую себя выброшенным воробышком, которому столько раз за ночь повторили “you are so cute, how can you be so cute?”, что он и правда согрелся и поверил. Сидя на остановке, звоню Нате. У нее уже ночь. Она на вечеринке. Группа за её спиной начинает играть “Wicked game”. Моя любимая песня. Вот тебе и совпадение.

“What a wicked game you play to make me feel this way…” — поет мальчик с заметным русским акцентом.

Добираюсь кое-как до дома. С поезда высадили за безбилетный проезд. У меня было с собой столько вещей, что я поленилась прятаться. Обычно я ложусь на пол второго этажа поезда, и контролер, который проверяет все билеты, идя по коридору первого этажа, не поднимаясь на второй, меня не замечает. Сложно объяснить словами эту систему. Покажу вам фото моего простого лайфхака:

Так вот в этот раз я осталась сидеть, в надежде, что контролер не появится. Но он появился и меня высадили за две станции до прибытия в Пало Альто. Я шла пешком по дороге с рюкзаком и сумками, пока меня не подобрал Роб. Влюбленная, рассказываю Денни про то, что познакомилась с Лиамом. Не могу удержать улыбку и вываливаю всё, как есть. И вместо того, чтобы порадоваться за меня, Денни, видно, решает тряхнуть своей стариной и предлагает мне секс втроем.

— Ты не понял, чувак, он мне нравится.
— Ну и что? Ты все равно скоро уезжаешь, повеселимся. У меня как раз руммейт еще не въехал. Лиам останется у меня ночевать. Мы все хорошо друг друга знаем, тебе понравится. Главное — коммуникация. Если будешь струйно кончать, подложим тебе полотенчики.

Американское отношения к сексу — это что-то. “А, ну раз полотенчики подложишь…”

Я говорю, что всё это, конечно, заманчиво и бла-бла. Но нет.

— Давай я хоть спрошу Лиама, может он и не согласится.

И тут мне становится интересно. Неужели он правда согласится?

— Лиам — тот еще кобель.
— В смысле? Почему?
— Ну когда мы перестали устраивать оргии, он все не мог отпустить эту идею. А я ему — нет, мужик, успокойся.

Он говорил это, потому что понял, что Лиам мне нравится и хотел его специально унизить. Мужики часто так поступают. Как бы ненароком унижают другого в глазах девушки, чтобы выглядеть на его фоне лучше.

Мы списываемся с Лиамом, договариваемся встретиться вечером и поехать на какую-то вечеринку.

Чем меньше оставалось времени до встречи, тем больше я паниковала. Трижды переоделась. Сто раз посмотрелась в зеркало. Анализируя собственное поведение, я понимаю, что попала. Что и правда втрескалась и не хочу знать, что ответил бы Лиам на предложение Дэнни. Вечеринка была, как оказалось, в честь дня рождения Джейка. Высокого “лесного человека”. Я его знала много лет. За то время, что мы не виделись, он переехал жить в Камбоджу, стал одеваться во все пёстрое с буддистской символикой, и в знак “спасибо” или “пока” складывал ладони, как будто молясь.

Лиам ехал к нам с Марком. Оказалось, что на эту вечеринку собралась половина нашего дома, и мне от этого стало легче. Я одолжила духи у Клариссы, точнее она мне их подарила. Это были пробники, которые она собиралась выбрасывать. Денни вылез из ванной и был в каком-то неадекватном предвкушении. Я никогда не видела его таким.

— У нас будет ахуенная ночь!
— Дэниел, я не сказала “да”. Ты это понял? И слушай, пожалуйста, не спрашивай ни о чем Лиама. Проехали, ладно?
— Я не понимаю, о чем ты.
— Не говори Лиаму ничего!

Приезжает Лиам. Весь такой милый. В доме никто не знает, что мы уже трижды переспали и пытаются нас познакомить. Мы подыгрываем и жмём друг другу руки. Он самым милым образом общается со всеми, я продолжаю влюбляться. Он жмет руку бедному, ничего не подозревающему и влюбленному в меня Седрику, наклонив голову немного в бок, как будто в знак сочувствия, что замечаю, конечно, только я. Мы едем на вечеринку. Я сижу между Дэнни и Лиамом. Дэниел пытается гладить мою коленку, за руку держать. Видимо, он еще надеется. Мне до него нет никакого дела. Я всеми мыслями в Лиаме. Пока мы ехали в машине, Лиам спрашивает Дэниела, как там поживает Джеки:

— Она все ещё с тем парнем, чувак.
— Аааах, жаль. Моя суперженщина.

Он говорит это при мне, даже не думая, как я могу среагировать. Я расстраиваюсь.

Идем в дом. Лиам меня обнимает, положив руку на плечо и утаскивет вперёд от всех. Но когда я говорю, что мне холодно, он не спешит меня согреть. Вместо него Марк отдаёт мне свою куртку. Лиам же подмечает, что я в ней очень мила. И даже решает меня сфотографировать. Я не совсем поняла, зачем. Правда ли ему понравилось, как я выгляжу или он мне льстит.

Дома никого не оказалось и мы еще прогулялись по району, пока хозяева вечеринки не вернулись домой из пиццерии. Сам домик был что надо. Маленький, деревянный, в одном ряду с бетонными многоэтажками. Непонятно, как он отстоял своё право на жизнь и не был снесен временем вместе с остальными. Когда мы наконец попали внутрь, то оказались в сказке. Пара комнаток, везде какие-то прибамбасы. Здесь же была певица Роузи, к которой ушёл Ник. По сути я знала в доме всех. С кем-то общалась лично, кого-то видела на других вечеринках.

Лиам заходит в дом первым и сразу садится между двух девочек. Обнимает одну за голую коленку. Меня это колит, я смотрю в пол. Господи, каким же ранимым и беспомощным становишься, когда тебе кто-то нравится. Я сажусь на пол рядом с остальными. Роузи, закрыв глаза, играет на гитаре, держа её грифом вверх, чтобы уместиться на диване. Это первый раз, когда я вижу, как она играет без огромной толпы. Она теперь встречалась с Ником, за которым ходила не лучшая репутация разбивателя сердец. Я уже рассказывала про Анну Марию, которую он довел до пограничного с сумасшествием состояния, когда ушел от неё к Роузи. Но я не виню: Роузи и правда прекрасна. Её глаза как будто горят. Всегда горят.

Роузи поет песню “Paloma negra” ( в переводе с исп. “чёрная голубка” ), которую написала Фрида Кало в честь своей любовницы. Припев она кричит с хрипотцой. Он резонирует с моим состоянием. Я решила: раз Роузи спела на испанском, который тут никто, кроме меня и неё не понимает, то и мне можно спеть что-то на непонятном для них языке. И я стала играть “Ты меня влияешь пагубно” Жени Любич. Я открываю глаза лишь раз, вижу, что Лиам смотрит на меня с улыбкой, сразу сбиваюсь и решаю, что больше до конца песни их не открою. Две вещи я стесняюсь делать перед парнями, которые мне нравятся: есть и петь.

— That was very beautiful, Dasha. — говорит Лиам.

Он пересаживается на пол и ложится головой мне на руки. Мне вернули радость. Но уже столько раз кольнули перед этим, что я чувствую себя окончательно беспомощно и потеряно. Как мышь, которой сначала перекусывают рёбра, а потом нежно тычут в бок лапкой. Гитару в руки берет белокурый парень Уилл, хозяин дома. Один его зрачок чуть больше другого, потому что левый глаз с детства слепой. Я это заметила сразу и подметила ещё на концерте в голубом автобусе, в сентябре. Он был удивлен моей наблюдательности. Он поёт песню под названием “Song for Zula”.

Она начинается так:

Some say love is a burning thing
That it makes a fiery ring
Oh but I know love as a fading thing
Just as fickle as a feather in a stream
See, honey, I saw love,
You see it came to me
It puts its face up to my face so I could see
Yeah then I saw love disfigure me
Into something I am not recognizing….

Мы молча смотрим с Лиамом друг другу в глаза. Это было очень памятно. Меня успокаивал его взгляд. Для меня это было сразу всем. Всеми “пятью языками любви” Чепмена Гери: и “словами поощрения”, и “временем”, и “подарком”, и “помощью”, и “прикосновением”.

В тот момент мне показалось, что в наших глазах встретилось понимание и страх. Страх любви, которая калечит.

I will not open myself up this way again. — допевает Уилл.

Мой мир начал комкаться, как белые листья бумаги, летящие в урну один за другим. Я не успевала ничего сделать. Не могла сориентироваться. В раз моё счастье стало зависеть от другого человека. Он пересел в кресло, взял меня на руки. Так удобно мне не было сто лет.

— I’m terribly happу with you. — сказала я.
— Oh, no. — сказал он.

Всё это время Дениел пытался перехватить мой взгляд и лез в наш маленький утопический хрупкий мир как медведь.

— Дениэл продолжает все время на меня пялиться. — говорю я Лиаму тихо на ушко, спрятав его лицо в своих волосах.
— Как ты думаешь, почему?
— О, я знаю почему…

Когда мы вышли на улицу, Лиам сказал, что Дениэл таки спросил его про групповуху.

— И что ты сказал?
— Я сказал, что я не уверен.
— И почему же?
— Не думаю, что хочу тебя делить с кем-то.
— Это твое окончательное решение? — я пыталась звучать беспристрастно. Я хотела знать, пойдет ли он на это в теории. Потому что если пойдет, значит я для него ничего не значу.
— Да. Окончательное.
— Слава Богу.

Он садится за руль, я рядом с ним. Сзади сидят ребята, пьяные в дюбеля с текилы. Дэниел всю дорогу орет песни и скачет как ненормальный, будто под спидами. Текила превращает людей в животных. Я держу Лиама за руку, “чтобы вдруг не похитили”. Приехав домой в “Итаку”, наш общий друг Марк предлагает Лиаму ехать к нему домой в “Королевство Облаков”, Дениэл зовет ночевать к себе в комнату. Мне Лиама позвать некуда, потому что моя комната делит коридор с Робом, и он не поймет, если я притащу с собой мужика.

— Видишь, какой ты счастливчик! Сразу два парня готовы позвать тебя к себе. — подтруниваю я над ним.

Лиам собирается уехать с Марком. Идея, что я могла бы спать рядом с этим прекрасным парнем рядом, а буду спать одна в ледяной комнате привела меня в ужас. Неужели он правда уедет? Я морально опускаюсь и спрашиваю:

— Лиам, можно мне с тобой?
— Это надо у Марка спрашивать, а не у меня.

Мне становится стыдно. Марку сразу станет ясно, почему я хочу поехать с ними. Марк соглашается, но ему все понятно, да. Неловко. Мне как будто снова двадцать, когда я таскалась точно так же за тем англичанином, вообще с трудом связывая еще английские слова в предложения.

— Ладно, я пошла соберу вещи.
— У тебя есть презервативы? — спрашивает Лиам, догоняя меня на улице.
— Нет.
— Черт! Ладно.

Собрав рюкзак, я возвращаюсь. Марк ждет у входа в дом. Лиама нет. Я иду его искать. И нахожу в свете фонаря у входа в наш дом. Он стоит с Денни на пороге. Денни замечает меня в темноте, смотрит с таким видом, как будто я убила обоих его матерей и уходит внутрь. Позже я узнала, что Лиам взял у него презервативы. Как будто дополнительно самоутвердился. Мол “мне, братиш, перепадет, а тебе нет”.

Низко. Но в тот момент я пытаюсь об этом не думать. Не ломать красивую сказку.

Мы едем довольно долго, через поля и горы. Взбираемся по пустым серпантинам вверх на маленькой красной машине. Вокруг ничего. Ни души. Ни фонарей, ни одного жилого домика. Перед нами пробегают олени. В конце концов мы приезжаем в какую-то пустоту. Над нами звезды. Мы выходим из машины. Где-то в темноте журчит речка. Поют птицы. Над нами возвышается трехэтажный дом, стоящий на обрыве. Он растет из земли вверх вдоль горы и манит приятным желтым светом. Соединение двух стен стеклянное. Вышло окно на три этажа.

Это всё слишком волшебно, чтобы быть реальностью. Мы идем по дорожке, ступеньки — камушки, вбитые в землю. Вход в дом получается на третьем этаже. В доме уже все спят. Мы с Лиамом делаем себе постель из диванных подушек и ковриков для йоги. Марк выдает нам постельное белье и уходит в свою комнату в конце коридора. В нашем распоряжении остается огромная, волшебная, как будто из сказки, гостиная. Большой зал. У стены стоит рояль. Рядом догорает печка. Висит гамак. От стены до стены висят разноцветные огоньки — гирлянды. Рядом выход на огромный, опоясывающий весь дом балкон. Я выхожу на него и вижу, что кроны деревьев остались внизу. Прямо передо мной белыми подушками плывут облака. Вокруг ни души. Только журчание реки.

Мы выключаем свет, ложимся в угол, где соединяются два длинных окна, и оказываемся головой в звездах. Отсюда видно все небо, до самого верха. Деревья по бокам оставляют красивые черные силуэты, обрамляют эту божественную красоту. Теперь мне становится понятно, почему этот коап ( от англ. “cooperation” — “сотрудничество”, современная версия коммуны ) называется “Cloud Kingdom”. Это и правда королевство облаков.

Мы лежим на облаках
А внизу бежит река
Нам вернули наши пули все сполна

Мы лежим под мягким воздушным одеялом и смотрим друг на друга. В комнате темно, но очертания наших лиц видны в лунном свете. Мне мягко и тепло. Я понимаю, что мне больше ничего не нужно. Что все настолько прекрасно, что лучше и не может быть.

И это предвкушение… Оно растворяет. Мы занимаемся любовью всю ночь. Нам никуда не нужно торопиться. Мы беззаботные боги. Вокруг огромные зеркала. Мы сливаемся с ночью. Он кончает первым, не предупредив.

— Если бы ты сказал заранее, я бы кончила вместе с тобой.
— Извини. Do you want me to help you cum?

Вот он, мой ненавистный момент в сексе с американцами. Они вечно задают вопросы. Так, как будто мы решаем какой-то бизнес. Я обнимаю свои коленки и говорю:

— Нет.

Кто на такое ответит “да”? Я закрываюсь и смотрю в небеса. Тот факт, что он обо мне не подумал, а просто кончил был показательным.

— Даша, что с тобой?
— Ничего.

Он садится рядом. Я говорю:

— Ты хочешь спать?
— Да, — отвечает он и ложится.

Его совесть чиста. Главное было вежливо спросить.

Я заплакала. Когда девушки плачут, им всегда хочется, чтобы мужчина это заметил и пожалел. Он не заметил и не пожалел.

— Лиам.
— Да?
— Для тебя это ничего не значило, правда?
— Нет.
— “Нет” в смысле не значило?
— Я не совсем понимаю твой вопрос. Я думаю, что ты красивая девушка, Даша, ты интересная, мне многое в тебе нравится, но ты путешествуешь, поэтому я и не собирался к тебе привязываться.
— А если бы я осталась?
— Я не готов эксклюзивно встречаться, Даш, если ты об этом.
— Эксклюзивно? У меня это слово ассоциируется с дорогим отелем. В смысле?
— В смысле, мне нравится встречаться сразу с несколькими людьми. У одной девушки интересный мир, с другой шикарный секс, третья может быть хорошей подругой. Но в одной это всё обычно не соединяется. Все мои друзья встречаются с несколькими девушками сразу. Это нормально.
— Что?
— Welcome to Bay Area.

“Welcome to Bay Area”. Я повторяю эти слова про себя, смотря на звезды. Смогла бы я так жить?

— Может мы могли бы встречаться хотя бы неделю, пока я здесь?
— Неделю?
— Неделю.
— Хорошо, — говорит он.

Мы просыпаемся от детского смеха. Клянусь, мне кажется, что ребенок говорит на русском. Я уже привыкла не понимать, где просыпаюсь. Лиам лежит рядом. Смотрит на меня, улыбается. Ребенок так кричит, что спать уже невозможно. Я поднимаю голову и вижу, что это темнокожая девочка. Ладно, это не русский.

Мы встаем. Пока Лиам работает за компьютером, я играю с девочкой. Я давно изобрела такой способ определять, испытывает ли парень к тебе чувства. Если влюбился — будет смотреть, как ты играешь с ребенком. Тот англичанин, например, смотрел, хотя мы вели с ним тогда самый рок-н-рольный и далекий от семьи образ жизни. Лиам ни разу не поднял взгляд. Как бы мы с ней ни крутились. Она уже побыла “самолетом”, “ракетой”, танцевала вальс, сидя на моих плечах, а Лиам так и не посмотрел. Понятно.

Мама девочки готовила завтрак и была благодарна за то, что я заняла ребенка. Вскоре на кухню начали выползать другие жители дома. Тут были и мои знакомые с 2011-го года. Так странно видеть людей случайно спустя почти пять лет. Имен уже не помнишь, но лица мозг распознает. Узнав, что Марка нет дома, мы собрались и уехали в гости к Бобби.

Бобби был причиной, почему я оказалась в этой тусовке. Именно его я нашла через каучсерфинг в двадцать один год, когда пересекала Америку. Теперь Бобби жил в другой коммуне, которую создал сам. За это время у него появилась жена-немка. Пока мы ехали с Лиамом до дома Бобби, стали говорить о влюбленностях. Выяснилось, что его самые долгие отношения длились семь месяцев. Я засмеялась. Прояснилось.

— Ты хоть был влюблен?
— Был. Но не в эту девочку. С этой я вообще не понимаю, зачем так долго был.
— А что случилось с той, в которую был влюблен?
— Я все проебал. Отправился путешествовать. А когда вернулся, она переехала в Северную Каролину. Я за ней не поехал. Но мы до сих пор друзья. А ты была влюблена?
— Да. Два с половиной раза.
— Два с половиной?

….

В доме Бобби было много людей. Я пыталась не навязываться Лиаму, хотя всё, чего мне хотелось — это просто быть рядом. Лиам же не обращал на меня никакого внимания. В какой-то момент все обосновались на балконе за большим столом и стали решать проблемы человечества. Как правильно подать идею раздельного сбора мусора в массы, например, и что делать с потерявшими свою землю индейцами. Это был уже третий раз, когда я слышала, что Лиам говорит об индейцах. Его раздражало, когда на вечеринках люди наряжаются в индейцев. Мол американцы и так отняли у них всё, а теперь еще и в их национальную одежду одеваются по приколу. Он говорил о том, что государство отнимает у индейцев их территорию, дает взамен какие-то деньги, их хватает на несколько лет жизни, но не более. В итоге индейцы живут в фургонах на каких-то отшибах. И хотя на еду им хватает, живут они погано. Он прочитал об этом книгу и с тех пор любил страстно рассуждать на эту тему.

Я ушла гулять. Посидела на дороге. Поиграла на пианино. По сути исчезла с его глаз дольше, чем на час, а когда вернулась, поняла, что он не обратил никакого внимания на моё отсутсвие. Я как рыба слушала молча, о чем они говорят на этот раз. Многие слова мне были непонятны. Я чувствовала себя глупой, потому что не могла включиться в беседу. В итоге бросила затею вникнуть и вернулась с балкона в комнату к остальным ребятам. Тут было несколько человек из нашей коммуны. Была моя любимая соседка Энджи.

— Что с тобой, Даша? — спрашивает она меня.
— А что?
— Никогда тебя такой тихой не видела. Ты обычно всегда счастливая, а сейчас что-то заметно приуныла.

В конце концов ребята закончили вершить судьбы мира, и мы все вместе отправилась гулять. В Америке такие прогулки называются модным словом hiking. У нас эквивалента этому слову нет. Под ним подразумевается прогулка на природе, в горах или в лесу, например. Мы поднялись по серпантину в горы до вертолетной площадки, откуда открывался прекрасный вид. Все пошли к обрыву полюбоваться закатом. Мне было всё равно. Я села на куртку вчерашнего именинника Джейка.

Анна Мария пришла с пробежки. С тех пор, как ее бросил Ник она вдарила по спорту и была в отличной форме. Мне было не по себе от того, что они спали с Лиамом. Она тянется рядом со мной, спрашивает:

— Как дела?
— Нормально.

Девушки чуют женскую тревогу за километр. Я вижу, что она поняла, что со мной что-то не так.

Лиам подходит ко мне. Мы начинаем говорить про бороды.

— Я против любого бритья! — говорит Анна Мария, — я не брею ничего. Даже ноги.
— That’s my girl! — отвечает ей Лиам и отбивает ей пять.

Она расцветает. Я нет.

На пути обратно я зацепилась языками с русской имигранткой Стейси. Мы пересеклись ещё на дне рождении Роба. Но Роб так пытался тогда нас сдружить, что я пошла на попятную. Не люблю, когда мне навязывают людей. Я хочу сама их открывать. Оказалось, что она говорит по-русски. Обсудив политику и прочее, я задала Стейси вопрос насчет полигамии:

— Неужели здесь правда все встречаются с несколькими людьми сразу?
— Ну далеко не все, конечно. Но есть и такие. Моя подруга написала целую книгу про полиаморов. Эта система мало для кого работает, но все-таки работает. Просто она требует большой самоотдачи, много коммуникации и разборов чувств каждого партнера.

Мы долго обсуждали эту тему, спрятавшись на крытой веранде с белым диваном. Зашел Лиам. Я посмотрела на него как преданный пес и сразу стала обнимать. Он улыбался. Взял меня за руку. Я не могла понять, то ли он пришел, чтобы побыть рядом, то ли чтобы что-то сообщить. Во мне грелась надежда, что это первое, но когда мы замолчали, он обратился к Стейси:

— Стейси, у меня в Окланде другая вечеринка, я собираюсь скоро ехать, Пало Альто мне не по пути. Сможешь захватить Дашу обратно домой?

Интересно было бы посмотреть на моё лицо со стороны в этот момент. Я ошалела. Стейси тоже сделала круглые глаза.

— Да, конечно, без проблем…
— You know, I could find myself a ride too. Тут несколько человек, которые живут со мной в одном доме. Не нужно договариваться за меня с другими людьми.
— А, ну отлично. Сорри. Тогда я через полчаса двину.

Звук разбитого стекла в моей голове. К нам заходят еще несколько человек. Анна Мария садится сзади меня, она ставит стопу на ногу Лиама. Я это замечаю, и она сразу убирает ногу. И начинает массажировать мне плечи. Я окончательно путаюсь в этих джунглях свободной любви.

Мы идём с Лиамом к его машине. Он целует меня в губы. Я была уверена, что мы поедем дальше вместе, что проведем вместе неделю.

— У тебя дома мой плащ. Я его забыла, помнишь?
— Помню. Я может буду скоро проезжать мимо “Итаки” (название нашей коммуны), тогда и закину его.
— Знаешь, я бы хотела увидеть то дерево с домом в Бёркли… Может, мне проще вернуться? Я бы и плащ забрала.
— Да не такой уж и особенный этот дом, к тому же это территория чужой коммуны, ты знаешь…
— А что насчет похода?
— Похода?
— Правда погода плохая…
— Да, холодно. Да и работы много, знаешь. Просто завал.

Три дня назад он жаловался, что не знает, что делать со всем свободным временем. У него были каникулы.

— Ясно. У меня такое чувство, что мы больше не увидимся.
— Может увидимся.
— Через четыре года?
— Или десять. Или три дня. Кто знает! Напиши мне!

Напоминать, что он согласился встречаться со мной неделю не было смысла. Я чувствовала себя набитой дурой. Сердце болело. Я молча улыбнулась и пошла обратно в дом.

— Пока, Даша.
— Пока.

Вот оно, это любимое чувство, что впереди одно страдание. И тебе не хочется ни в одну следующую минуту твоего ближайшего будущего. Потому что it’s gonna suck anyway.

Я выпила залпом три стакана шампанского.

— Поехали отсюда, Энджи.
— Даша, да что с тобой?

Я ей рассказала.

— Фак, я знала, что нужно было тебя предупредить. Когда он предложил тебе поехать в Бёркли и говорил про диван, я это слышала. Думала сказать тебе, что он просто пытается с тобой переспать, но решила, что ты и сама догадаешься.
— Не догадалась.

Я иду прощаться с девочками. Анна Мария рассказывает что-то Стейси. Глаза заплаканные. Энджи ее обнимает, та просит отпустить, говорит, что иначе опять расплачется. Одни разбитые сердца. Нахуй это всё. Пока мы едем в машине, я думаю, что же это за синдром:

Мы все хотим быть спасенными. В итоге находим человека, который точно этого не сделает, и сами пытаемся спасти его.

Дома мы снова встречаемся с Анной Марией. Я, заледеневшая от такого поворота событий, лежу под пледом на диване, она пишет что-то в своем дневнике. Блокнот повернут перпендикулярно от нее. То есть она пишет не горизонтально, а вертикально. Я рассказываю ей про Лиама. Рассказываю всё, что описала здесь выше.

— В нашей коммуне есть два урода, Даша. Ник и Лиам. Не знаю, как ты смогла на него налететь. Год назад он меня практически изнасиловал. Это было ужасно. Потом он рассказал об этом сразу всем парням, в том числе Джей Ло, с которым мы только расстались. Типа пришел к нему сказать “I’m sorry”. Подонок. Знаешь, как вышло тогда, что у нас была оргия? Он обхаживал трёх девок сразу. Мы все в него втюрились. И безумно его хотели. Всё потому что он знал, как всё это подать. Он умеет сделать так, что ты почувствуешь себя очень особенной. Как будто он понял твою душу и восхищается каждой мелочью в тебе. А потом он проворачивает абсолютно те же трюки с другой девочкой, прямо на твоих глазах. Это как яркий луч света. Пока он смотрит на тебя — ты ослеплена, ничего не понимаешь. Всё внимание тебе. Ты счастлива. А потом этот луч переходит на другую, ты промаргиваешься и видишь, что на самом деле происходило. Но он вселил эту похоть в голову каждой из нас по очереди. Дениэла мы взяли с собой просто из жалости, Лилу ведь была его бывшей девушкой. Он просто напросился.

Услышав это всё, я тоже прозрела. Эти два с половиной дня были как алкогольное опьянение. Дешевый кайф. А сейчас он выветрился, и я вернулась в реальность. Анна Мария рассказывает про Ника, говорит, её расстраивает, что он так ничего и не выучил:

— Судя по тому, что я слышала о его отношениях с Роузи, он так и остался мудаком. Просто калечит теперь другую девочку. — говорит она и начинает резкими движениями закрашивать что-то в блокноте черной ручкой так, что бумага протирается.
— Какое тебе-то уже дело?

Она отбрасывает ручку в сторону:

— Да потому что это значит, что я страдала всё это время зря, если он так ничему и не научился! А теперь он калечит Роузи. С которой мы, кстати, больше не общаемся. А ведь мы с ней были подругами. Я просила её не встречаться с ним, но она не послушала.
— Роузи это на пользу. Она певица. Ей нужна несчастная любовь, чтобы писать красивые горькие песни. Счастливая любовь — это обычно творческое затишье. Она притупляет. Тебе так хорошо, что остальное меркнет.

Мы обнялись, пожелали друг другу спокойной ночи и разошлись по своим комнатам. В комнате меня ждал сюрприз: Роб купил мне электрическое одеяло и даже включил его заранее, чтобы когда я приду постель была уже теплой. Я укуталась в него с головой и закрыла глаза.

Теперь меня грела не любовь, а провода.

Говорят, чтобы забыть парня, нужно, чтобы прошла половина срока, сколько вы были вместе. Как полагается, я забывала его день и четверть.

________________________

 

10 января, 2016.

Знаете это выражение — “отвести душу”? Вот какую роль в моей жизни сыграла Стейси. За время обучения в Стенфорде она успела пожить в нескольких коммунах. Непонятно, как мы умудрились ни разу с ней не пересечься раньше. Она переехала из Москвы в Америку в десять лет, при этом её русский звучал грамотнее большинства моих знакомых. В нём законсервировались выражения, пословицы и поговорки, которые мы уже давно заменили дешевым сленгом. От того было приятно её слушать. Как пересеклись наши дороги? Всё началось с того, что я хотела повидаться перед отъездом с певицей Роузи. У неё в жизни происходили непонятки с Ником, из-за которого, если помнишь, Анна Мария истерично рыдала на коленях перед всей коммуной в Пало Альто. Кажется, я где-то это рассказывала. Так вот, как Анна Мария и предполагала, Ник стал встречаться с Роузи, и они уже пару месяцев как были вместе.

После всей истории с Лиамом мне хотелось женского общества: поныть самой, послушать, как бывает у других и залатать бабской солидарностью свои раны. Оказалось, что в тот вечер, когда мы с Роузи договорились встретиться, у неё были параллельные планы провести время со Стейси, и она предложила мне присоединиться к их шабашу. Они собирались приготовить ужин, а потом пойти на один из самых высоких холмов Сан-Франциско и сжечь вещи свои бывших. Sounds like a great plan to me.

К моменту, когда я закончила писать, на улице было уже темно, а я всё ещё была в Пало Альто.

— Энджи, мне так впадлу выходить. На улице ночь.
— Ну и что? Ночь — это же здорово. У меня есть чувство, что тебе всё-таки стоит поехать, — она смотрит на меня загадочно, улыбается и кивает головой.

Энджи — мой ангел. Ей за сорок, но выдают это только морщинки у уголков глаз. В остальном, это миниатюрная фея с огромной копной каштановых волос, исполняющая танец живота, как солнце в Катманду, вечно в каком-то чумовом наряде и с красивым макияжем. Она смеется как ребенок. Всегда каждому рада и готова помочь. У неё есть муж, его зовут Паяс. Скромняга и интроверт. Она его любит, но одного его общества ей мало. Поэтому она выбрала жизнь в коммуне, окружив себя теми самыми подростками, с которыми чувствует себя в своей тарелке. Потому что внутри ей тоже семнадцать.

— Энджи, как ты это делаешь? Как ты смогла остаться ребенком? — спрашиваю я её, стоя у поезда. Она взялась меня до него проводить.
— Я не знаю. Какое-то время я росла, вела себя как взрослая, но потом поняла, что оно того не стоит и решила деградировать обратно! Ха-ха-ха!
Энджи напоминает мне мою лучшую подругу Билли. Такую же миниатюрную, такую же мудрую, так и оставшуюся ребенком. Она крепко обнимает меня и говорит:
— I love you, Dasha.
— I love you too, Angy.

Некоторым необходимы года, чтобы это сказать. Почему?..

Поезд меня забрал. Я раздобыла у Роба наушники и теперь ликовала. Вышла на станции “22-nd street”, сразу обежала всю зомби-толпу, поднялась по лестнице и стала танцевать по улице под десятиминутную песню Нины Симон “Sinnerman”. Шёл мелкий дождь. Я им наслаждалась. Иногда кажется, что погода мне подыгрывает. Если бы я могла подобрать всего один саундтрек к своей жизни, это точно был бы “Sinnerman”. Автобус номер 22 докидывает меня до Стейси. Прохожу мимо дорогого продуктового. Фрукты длинной вереницей лежат на прилавке прямо на улице. Вокруг никого. Бери — не хочу. В Южной Америке бы такое не прокатило.

Как я и рассчитывала, мы всю ночь проболтали о мужиках. На сжигание вещей из-за дождя забили. Интересно, мужчины вообще знают, сколько мы о них говорим? Грустно даже как-то от мысли, что всё это только в одну сторону.

Вспоминается сюжет из “Друзей”, где Рейчел рассказывает девчонкам, что Росс её поцеловал.
Как Моника бежит с вином и криком:

— Не начинайте без меня!! Не начинайте без меня!!!

И вот Рейчел описывает всё в малейших подробностях, от того, как он к ней прикоснулся, что сказал, как откинул прядь волос с лица. Девки визжат и сходят с ума.

Meanwhile в соседней квартире, жуя пиццу, свою версию событий рассказывает Росс:

— Короче, я поцеловал Рейчел.
— Язык?
— Да.
— Молодец.

Ну вы поняли.

— Я хотела вот что спросить, — говорит Роузи, — мне показалось, или что-то произошло между тобой и Лиамом?
— Нет, тебе не показалось.

И я ей всё рассказала.

— Damn it, Liam…. — она смотрит вниз и мотает головой, — I’m gonna kick his ass next time I see him.
— Мы должны были сегодня с ним встретиться, у него моя куртка. Только он сказал, что занят. Что у него какая-то спальная вечеринка, и перенес всё на завтра.
— Я знаю, о какой вечеринке идет речь! Мы вообще собирались туда сегодня пойти. И он тебя не позвал? Сукин сын. Мы в общем-то всё еще можем туда пойти.

Мы допили вторую бутылку вина и решили таки заявиться на вечеринку. Естественно, это была идиотская идея. Очевидно, что он не хотел, чтобы я там была. И естественно, он не подозревал, что я узнаю, где это.
“Ничего хорошего не происходит после двух часов ночи”. Но сейчас-то был всего час…

Мы заявились ровно тогда, когда все уже разлеглись по кроватям. Я долго не могла себя заставить подняться на второй этаж. Я слышала его голос, и мне становилось дурно. Наконец я пересилила себя и, прячась за спиной Стейси, зашла. В комнате было темно. Горел один ночник. Было человек пятнадцать. На удивление, я знала половину.
Лиам легко мог позвать меня сюда, я бы не оказалась не в тему. Да уж.

— Даша, привет! Что ж ты так поздно, мы уже ложимся! — закричал мне один парниша, которого я знала еще с прошлой поездки.
— Да вот так…

В темноте я разглядела Лиама. Он лежал в постели, смотрел на меня и улыбался как ни в чем не бывало.

— Is that you?
— That is me.
— Hi Dasha.
— Hi.

В углу комнаты я заметила парня из “Итаки”, Дэвиса. Я писала про него раньше. Красивый, накаченный блондин. Так сразу и не поймешь, что с ним что-то не так. А парень уже полгода сидел на антидепрессантах и периодически боролся с желанием наложить на себя руки. Я обняла его.

— Что ты здесь делаешь, чувак?
— Так я ж переехал из “Итаки” еще в прошлом месяце.
— То-то я думаю, тебя не видно. Круто! Поздравляю! Ты всё еще на таблетках?
— Ага.
— Слезай, Девис. Завязывай. Они вредные.
— Я не могу, я же тебе говорил. Мне на них хорошо.
— Ладно, раз вы спать — мы пойдем. Спокойной ночи. Может быть еще увидимся.

Я подошла к Лиаму и села на корточки рядом с матрасом, на котором он лежал.

— Помнишь, я тебе говорил про вечеринку? Вот это она.
— Да я догадалась, Лиам. Ты знаешь, половина людей здесь мои знакомые. Моя куртка случайно у тебя не с собой?
— Нет. I thought we were going to grab a drink tomorrow? Она в Бёркли.
— Мы можем пропустить the drink, просто отдай мне мою куртку. — я сказала это довольно грубо.
— Ну просто так я не поеду, только если мы с тобой завтра выпьем. — опять ангельски улыбается.

Сукин сын, он ещё со мной и заигрывать пытается.

— Ну окей. За твой счёт.

Я встаю, и мы уходим.

— Ну что, стало легче?
— Not really. Прости, что потащила вас сюда.
— Да ладно, перестань. Все нормально. He’s an asshole, Даш. Он мне никогда не нравился.
— Да и хрен бы с ним. Надо куртку теперь забрать.

Как-то так само по себе вышло, что я осталась у Стейси на несколько дней. Нам обеим не терпелось поговорить с кем-то на родном языке. Но дело было не только в этом. Мы просто сошлись. Она рак, я рыба. Одного океана существа. Она безумно напоминала мне мою близкую подругу, Элеонор. Дни рождения чуть ли не в один день, такой же цвет волос, те же черты лица, выбор гардероба, те же любимые цвета, те же шутки. Так на неделю Стейси заменила мне лучшую подругу. Она была невероятно умной и доброй. У девочки в её двадцать пять было три патента. Извещение о получении одного из них пришло ей на почту, пока мы вместе ехали в такси на очередную вечеринку. Если бы не это временное стечение обстоятельств, я бы никогда об этом и не узнала, потому что она скромна и не стала бы хвастаться. Иногда я забываю, какие умные люди меня окружают всё это время. Все выходцы из Стенфорда. Дети силиконовой долины. На моих глазах они в буквальном смысле слова вершили историю. Совершали открытия, пока я сидела на полу в их кабинетах и уплетала бесплатные обеды за счёт университета. Будь на моем месте человек эрудированный, он бы наверное закидал их всех вопросами. Я же с ними просто маялась дурью, курила дурь, смотрела сериалы перед сном и обнималась.

Несколько дней подряд мы ходили завтракать в одну и ту же кафешку на углу 24-й и Harrison. Там делали вкусный кофе с лавандой и бейглы с лососем. Я готова была сосать лапу весь день, но отказаться от такого завтрака не могла.
Стейси жила в Misson, самом дорогом и старом районе города. Все стены здесь были исписаны граффити. На улицах мексиканцы предлагали фрукты. Изначально это был район Мексиканцев, но белые воротнички их вытеснили. Вся 24-я улица — это бесплатная картинная галерея…

За нашим утренним кофе я читала Стейси свои истории. Она настолько прочувствовалась, что пару раз мне показалось она заплачет. В наш первый совместный завтрак мы говорили об актерах. О том, что это одна из самых жертвенных профессий. Что надо быть самоубийцей, чтобы решить стать актером театра. Что вообще все творческие профессии несут в себе идею “если можешь не быть танцором/художником/актером — не будь им”.

Я преисполнена огромным уважением к театру и всем, кто к нему относится. На третьем курсе института я ходила на бесплатный кружок актерского мастерства. Мы учили Бродского ( с тех пор я знаю о чем практически всё ) и собирались поставить “Москву-Петушки”.

Я запомнила на всю жизнь, как преподаватель сказал нам однажды: “У каждой творческой профессии есть свой инструмент. У художника — кисть, у гитариста — гитара, у балерины — пуанты. А мы с вами актёры. И наш единственный инструмент — это мы сами. Мы играем на струнах собственной души”.

Актрисой я так и не стала, но на струнах своей души играть продолжила.

Днём мы со Стейси делали свои дела за ноутбуками в кафе хакеров под названием “Haus”. Маленькие деревянные столики, каждый рассчитан на одного человека, чашку кофе и ноутбук. Поболтать сюда никто не приходил. Такая обстановка располагает к работе. И я наконец-то закончила историю про Чили. А на вечер мы придумывали какую-нибудь программу развлечения. Стейси знала город как облупленный. В первый вечер мы вооружились буррито в её любимом ресторанчике и пошли вверх на один из семи холмов города под названием любоваться закатом. Не понимаю я эти буррито: как можно есть рис в лаваше? Какой-то неадекватный замес продуктов происходит в этом сбежавшем из Мексики ребёнке.

— Знаешь, что я, Ася, заметила? — в русской версии она не Стейси, а Ася. — Что русские, уехавшие в свое время из страны, куда интереснее, образованнее и воспитаннее среднестатистического гражданина России. Они как-то даже больше русские, чем те, что остались в стране. Наверное, нашу родину легче всего любить издалека. Вот уезжаешь ты и сразу начинаешь беречь в себе русское. И фильмы советские, и музыку, и поговорки… Всё. Наверное, потому что умы России всегда бежали из страны… Писатели, ученые… Их буквально выперли. И оставили тех, кто не выпендривался.
— Я думаю, было так: в какой-то момент все увидели, что корабль тонет, и поняли, что надо спасаться. Мои родители долго пытались уехать. Сначала мы с мамой переехали на Кипр. Там в это время было море русских. Потом был финансовый кризис, и мы уехали сюда.

Мы забрались на холм. Bernal hights. Отсюда открывался чудесный вид на весь город. Казалось, что смотришь на него не с холма, а из космоса. Ведь весь Сан-Франциско двухэтажный, и от того огоньки света рассредоточены равномерно, как капельки росы в поле.

 

Мы сели на деревянную лавочку, на спинке которой была маленькая табличка с чьим-то именем. В Америке любят посвящать лавочки своим ушедшим родственникам. По-моему, хорошая идея. Мне бы хотелось быть лавочкой. Чтобы и ко мне приходили помечтать, полюбоваться городом и поговорить о чем-то хорошем. Пока мы болтали и ели буррито, к нам присоединился коллега Стейси родом из Греции. На голову ниже меня, добрый, умный, кудрявый. Он пытался со мной подружиться и задавал все дурацкие, позволительные этикетом, вопросы. Я не хотела отвечать. Вечером я должна была встретиться с Лиамом, и этот факт не давал мне расслабиться.

— Хочешь, я заберу у него твою куртку?-говорит Стейси.
— Да нет, это будет слишком глупо. Я разберусь с ним сама. Главное — сказать всё, чтобы не испытывать потом “эффект лестницы”.
— Эффект лестницы? — переспросил меня грек.
— Это французское выражение, я его люблю. Представь, находишься ты на вечеринке. Тебя кто-то оскорбляет. Ты должен что-то ответить, но ничего достойного не приходит в голову. Ты сдаешься и решаешь, что проще уйти. И вот в тот момент, когда ты спускаешься по лестнице, тебе вдруг приходит в голову идеальный ответ. Это и есть “эффект лестницы”. Как “кулаками после боя махать”. Так вот, главное, чтобы так не вышло.
— Так как нам лучше поступить? Нам пойти с тобой?
— Давай сделаем так: пойдем в бар вместе, я встречусь с ним на улице, у бара, заберу пальто и скажу, что не собираюсь с ним оставаться. Если он захочет объяснений, я ему объясню. В любом случае, это не займет больше пятнадцати минут, и я вернусь к вам.
— Идёт.

Так мы и поступили. Место действия: бар “Southern Pacific”. Стоит такой гул, как будто мы на брокерской бирже, и кто-то только что объявил о начале продажи акций. Лиам нашел меня в толпе сам. Я вывела его на улицу и выдала всё:

— Thank you for the coat. Now I’m gonna leave and I would appreciate if you don’t join us.
— Why?
— Why? Cause you’re an asshole, that’s why.
— What are you talking about?
— I’m talking about the fact that you lied to me just to make yourself look better. What the fuck was all your “stay with me” for? You could have said “let’s have sex” if that’s all you wanted and that would be true. I would probably agree anyways and leave the next day with no strings attached just as I said. That would be us being even. But no… You felt like you should feed me with all this bullshit. What was that for?! Is the same routine you do with all the chicks?

Он, конечно, сразу стал лить мне в уши всю ту чушь, которую льют мальчики девочкам в такой ситуации. Топ-5 дешёвых отмаз. “Да я не это имел ввиду”, “Я испугался близости”, “Я же собирался увидеться с тобой” и бла-бла-бла. Но прожектор в глаза мне уже не фигачил, и теперь я адекватно, с интересом наблюдала за его оправданиями. Люди вообще с трудом признают свои ошибки. Ведь он мог сразу сказать мне всё, как есть. И это было бы честно. Сказать: “Слушай, давай переспим, но это ничего не будет значить”, вместо: ”Останься со мной, какие у тебя глаза, а какая улыбка…”

И сейчас для него это было целым поступком вместо “ну это потому что… да я не… да я просто…” сказать заветные три слова: ”I fucked up”.

От того, что я объясняла всё с улыбкой, играючи, ему, кажется, стало ещё гаже. Я знала, о чем говорю. За несколько дней я наслушалась о нем историй. Он не нравился никому, с кем имел дело. Даже парни считали его скользким типом и показушником. Мне было плевать на его оправдания, от них он стал казаться мне жалким. Он напомнил мне одноклассника из начальной школы. Тот оправдывался перед преподом примерно с таким же лицом, краснея и надувая губы. Ха! Кажется, он вспотел. Я ликовала.

Когда до меня дошло, что он уже по третьему кругу повторяет одни и те же фразы, я похлопала его по плечу и сказала:

— Ты как твоё любимое дерево, Лиам. Внутри ты пустой, но каким-то образом живёшь. Люди проходят мимо, засматриваются на тебя. Ты привлекаешь их внимание. Но когда они подходят ближе — замечают, что внутри ничего нет. И идут дальше.
— Брутальную ты подобрала метафору…
— Как есть.
— Даша…
— Да нет, чувак, ты молодец! Правда! Была бы я пацаном — наверное бы даже похвалила. Наёбывать девочек — это искусство. А чтобы меня наебать, это и правда надо быть мастером. Так что красавчик! I’m only sorry for the girls who gonna meet you on their way.

Он начал опять что-то мямлить, но я не дослушала и ушла. Кажется, впервые в жизни я высказала всё. За всех баб. И теперь чувствовала себя героем. От волнения я ощущала свой собственный пульс. Я быстро нашла ребят. Стейси уже была в компании пяти парней. Как она это только делает? Я взяла из её рук сигарету и затянулась.

— Ну как?
— Зашибись.
— Даша, это Рома.
— Привет, Рома. Это у тебя пиво? Можно?
— Конечно… — парень посмотрел на меня растеряно. Теперь считает меня наглой. Оно же лучше. Я сделала жадный глоток.
— Откуда ты, Рома?
— Из Минска.
— Ха-ха. Знаю я одного Рому из Минска. “Тоже мне” Рома, не слышал?
— Нет.
— А про журнал 34mag.net?
— Нет. Странно. Когда ж ты оттуда уехал?
— Когда мне было пять.
— А, ну тогда понятно.

Вечер закончился тем, что мы ворвались в квартиру одного болгара, подключили фиолетовую электрогитару Ромы и орали русские песни, от “Ляг, отдохни…” до “Я тебя нескоро позабуду”, а Стейси построчно переводила их остальным. Грек открыл мой перископ и снимал нас, но запись, увы, не сохранилась.

_______________________

 

11 января

Иногда так хочется жить. А иногда так не хочется. Меня держат на плаву те, кто уже тоже проснулся. Посмотрев им в глаза, мне становится легче, и я могу дальше вальсировать по свету. Я падаю в сетку, каждый из узелков которой — добрый человек. Мы даже и понятия не имеем порой, какое для кого несем значение и какое оказываем влияние. Но если абстрагироваться и вспомнить, что мы одно — прочие мелочи отпадают. Мне хорошо от того, что я теперь научилась чувствовать связь. Мне даже не нужно больше глаза закрывать. Я просто представляю образ человека и сразу чувствую его. Мне не приходится ни по кому скучать. Мне перестала быть важна взаимность. О, это теперь и правда не имеет никакого значения. Я вижу Диму в деревне, Сережу в Харькове, вижу Дашу, Иту, Билли, вижу родителей… Вижу всех, кого захочу, и четко ощущаю их тепло. Смешно, я так и не прочитала никакого Кастанеды. Я от силы-то в своей жизни открыла пятнадцать книг. Не проходила уроки энергетики, не изучала чакры. Не ломала камень пополам, чтобы чувствовать потом энергию одной половины, забрав с собой другую. Мне не понадобилось этого всего. Оно всё просто стало работать, само собой, когда пришло время. 
 
Кажется, за последние пять месяцев я изрядно постарела.

— У тебя мудрость восьмидесятилетней женщины. — говорит мне одна Кубинка за праздничным столом в её доме. 
 
Я не могу больше издеваться над своим телом. Не давать ему спать, не задумываясь лить в него алкоголь, лизать марки и трахать кого попало. Не могу также и притворяться, что мне есть дело до того, как выглядеть. Я старею со скоростью света, малыш. И это уж ладно… 
 
Я только вот очень не хочу скучать. Боюсь, что в какой-то момент все станет так очевидно, что осточертеет. Ну сколько можно ходить на вечеринки, сколько одноразовых и даже многоразовых разговоров можно завести? Сколько можно перекидываться друг с другом информацией?

Все и так понятно. 

Вы вообще замечаете, какая сильная между нами связь? Ведь я подумала о песне с утра, а вечером на улице врезаюсь в незнакомого парня из Минска, здесь, в Калифорнии, и он поёт мне вслед: “Я оглянулся посмотреть, не оглянулась ли она…” 

Как я вообще об этой песне вдруг с утра вспомнила? С чего, нахрен? 

Я уже стараюсь не обращать внимания на такие вещи, потому что это уму непостижимо. Почему люди вслух говорят мне то, о чем я думаю? Почему то, что я представляю, сразу же происходит? Почему каждый раз, когда мы говорим “да я бы никогда….” — это точно с нами случается? А почему Луна? Ведь могло бы ее запросто не быть. И не существовало бы ни приливов, ни отливов, а ночью была бы сплошная чернота. Почему кислород? Нет его — три минуты — и ты мертв. Как просто нас, если что, убить, ты хоть понимаешь? Почему притяжение не сильнее и не слабее? Почему, когда миллионы мужчин погибли на войне, женщины начинают рожать только мальчиков? Ведь это же в учебнике истории написано. Мне одной только это странно? Как можно вообще хоть на секунду полагать, что вот это всё вокруг тебя — это и есть жизнь? Да это маленький, ничтожный отрезок детских забав в песочнице. Это же просто игрушечка. Да, есть свои правила, и, естественно, как в любой игре, есть цели, но не больше. Проиграешь — начнешь сначала. Чего бояться-то? 

А вот еще, почему предметы глазами двигают? Почему мысли читают? “Какой у тебя пароль от контакта?” А дальше парень, сощурив глаза, по словам произносит его мне вслух. Даже язык понял, хоть и не сразу. Почему никто не обращает на это внимание? Почему большинство не просыпается за свою жизнь ни разу? Почему когда подумал о человеке, он тебе звонит? Почему мы даже через чертов скайп поступки друг друга угадываем? А мы ведь даже сутки не были знакомы. А почему человек плачет, когда видит, что кто-то страдает? Ведь тебя-то никто не режет. Так что же у тебя болит, когда другому плохо? Тело или все-таки душа? 
 
Глупые попытки человека все систематизировать, разложить по полочкам… Ради того, чтобы создать самому себе иллюзию контроля. Да как ты что-то можешь контролировать, когда ты “не просто смертен, а еще и внезапно смертен”? 
 
Мне бы просто хотелось побольше живых вокруг. Хотя, с другой стороны, от всех этих осознанных разговоров уже кругом голова. 

Всё ерунда. 
 
Доброе утро, да. 

Я сидела дома у Стейси и дописывала эти строки, пока она вместе с Ником, героем всей “Санты Барбары” нашего коапа, ушла найти какой-нибудь дешевой мексиканской еды. Через час мы должны были выходить на вечеринку… Одну, вторую, и закончить клубом.
Этот город умеет веселиться.

— Он создан для одиночек. — так мне сказал как-то один таксист с изуродованным оспой лицом. Я возвращалась с вечеринки капитанов и моряков на одном из причалов. Мальчики вызвали мне Lyft (тот же Uber, только лучше и дешевле).
— Вы так считаете?
— Да что там считать! Это город без обязательств. Никто не покупает жильё — все его снимают. Никто не покупает машины — все пользуются такси. Никто не заводит семьи. Собака — вот он, максимум ответственности за другое существо, которую готовы взять на себя жители этого чертового города. Вот оно — их самое большое признание. Здесь всё заделано под этих одиночек.
— За это я его и люблю… — мечтательно ответила я, заглядываясь на огни Окленд Бэй Бриджа.

Каждая лампочка на нём была куплена отдельным жителем Сан-Франциско. Бьюсь об заклад, этот таксист об этом понятия не имеет. You may say I’m a dreamer, but I’m not the only one.
Суббота в таком городе одиноких сердец взрывает ночь сотнями фейерверков, пьяных поцелуев и разноцветных презервативов. Но мне никуда не хотелось. У меня только что стерся весь текст про Чили, который я штопала сутки, и настроение моё сдулось как воздушный шар.

Стейси вернулась домой и побежала мастерить себе боевой наряд на ночь. Сегодня её лучший друг переезжал в Лондон, и это была его прощальная вечеринка. Она так разоделась, что я ей теперь и в подметки не годилась.

— Я не хочу переодеваться, — на мне были лосины и черный мужской свитер, подаренный Женей, с заветной надписью “Stay wild”. Ни макияжа, ни черта. — Можно я буду твоей подругой-лесбиянкой?
— Ха-ха, можно. Да тебе же жарко будет! Давай я тебе платье одолжу?
— Нормально. У меня там еще одна кофта под этой, она потоньше.

Мы вызвали Lyft и отправились домой к Саймону, её другу. Саймон был по совместительству её боссом. Она постоянно повторяла мне, что он гений. А если девочка с тремя патентами говорит, что кто-то гений, значит он и правда гений. Как выглядят гении в Сан-Франциско?.. Вот тебе наглядный пример: большой темнокожий мужик в юбке, верх волос покрашен в ярко-малиновый, разноцветные гольфы до колена, глаза раскрашены под цвет волос, лицо украшают черные веснушки и белоснежная улыбка Чеширского Кота. Он был прекрасен.

Их гостиная напоминала Новый Орлеан: на люстре висели разноцветные бусы, вокруг маски, яркие блестящие штуки со всех сторон. На камине стояли перевернутые женские бархатные туфли. На столе — гигантская мумия павлина.

— Вот такие, как он — они и есть узлы на сетке, в которую я падаю, когда становится слишком тяжело от тленности бытия, — думаю я, всматриваясь в лицо Саймона.

Компанией в десять человек мы отправились в клуб “BOOTY”. Игра слов заключается в том, что на английском языке это и “сокровище” и “попа”. Вход стоил 20 долларов.

— Сколько?!
— Двадцать.
— Там что концерт?
— Нет. Там просто круто.

Я вытащила из чехла паспорта четыре мятых однодолларовых бумажки. Парень рядом со мной увидел это, посмеялся и заплатил за меня. Я честно отдала ему последние деньги, хотя он об этом не просил.

Играла громкая музыка. Все побежали закидываться алкоголем, а я только написала, что больше не могу лить в себя алкоголь. Совершенно не хотелось. Три этажа музыки. Практически на любой вкус. Посередине главного зала большая сцена. От нее в обе стороны расходятся винтовые лестницы наверх.

На экране крутят кадры из клипов Рианы и Бейонсе. Оказывается это тема вечера: кто из них круче?

В какой-то момент выключается свет и на сцену выходят трансвеститы и начинают под фонограмму петь. Целое фрик-шоу. Невероятно классное. Есть что-то цепляющее в огромном, страшном, накрашенном мужике, поющем женским голосом про любовь.

— Where have you beeeeeeeen?

Одно выступление сменяется другим.
Я смеюсь и хлопаю. Периодически меня кто-то поливает алкоголем. Руки становятся липкими. В толпе я встречаю Девиса. Я писала про него раньше. Парень, сидящий на антидепрессантах.
И вот он подскакивает ко мне, в своей разноцветной футболке “ITHAKA” (название нашей коммуны в Пало Альто), потный и дикий:

— Даша! Я сегодня впервые не принимал таблетки! Помнишь, ты просила, чтобы я бросил? Так вот я бросил!

Он хватает меня за руки. Танцует так, как будто он под экстази. Ладони мокрые, он извивается как змея. Я никогда не видела его таким. Я вспоминаю наши разговоры в “Итаке”, когда я пыталась понять, что с ним не так. Как это — сидеть в депрессии полтора года и не выходить из неё вообще. Он пытается обнимать меня, насквозь мокрый, я увиливаю и поднимаюсь на второй этаж.

В больших клубах мне всегда одиноко. Тут ни с кем не пообщаешься. Я останавливаюсь на балконе и решаю понаблюдать за людьми. Столько красивых мальчиков. Руки — сплошные мускулы, светодиодные лампы их выгодно освещают. Только вот эти мальчики сами с собой, точнее друг с другом. Все они геи. Мужик в трусах пляшет на шесте как бешеный. Кажется, ему даже за это никто не платит.

Ко мне подкатывает какой-то мелкий стрёмный парень. Он ниже меня ростом, волосы уже поредели. Шансы заполучить девочку — один к ста. Он явно в отчаянии. Но теперь напился и видимо набрался храбрости. Подкатывает — в данном случае не образное выражение. Он буквально подтолкнул меня плечом и занял ту часть периллы балкона, на которую облокачивалась я.

— Эй, могу я тебя чем-нибудь угостить?
— Нет, спасибо.
— Да ладно тебе. Давай угощу!
— Не стоит.
— Перестань! Я вижу, ты скучаешь.

— Что будешь?
— Белого русского.

— You got it!

Мы подходим к барной стойке.

— Откуда ты?
— Из России.
— Ха-ха, вот как! Может, тебе сначала просто водки тогда? Вы ведь все водку любите, так?

Всё, парень, это был залёт.

— Нет, не так…
— Как не так? Да ты не обижайся! Я же сам русский.
— Ты не русский.
— Моя пра-пра- бабушка была русской! I’m serious.
— Я тоже serious, это не значит, что ты русский.

Это чёртовы стереотипы за полгода просто достали. Постепенно начинаю жалеть, что согласилась. Парень теперь думает, что меня купил. За это время меня уже облили трижды. Пальцы рук липкие. Футболка мокрая. С потолка упала капля в стакан и умудрилась обрызгать мне “Белым Русским” лицо. Как будто всё мне сказало, что мне тут не место.

Пацан пытается завести со мной разговор. Он как будто специально задаёт мне самые банальные вопросы, на которые я задолбалась отвечать. Ему плевать на мои ответы, он просто щупает почву — пытается понять, перепадёт ему или нет. Я вижу, что ему от самого себя противно. Что с таким говорить. Лечить я его точно не собираюсь, тут всё слишком запущено.

— Слушай, я не очень хочу разговаривать… Можно мы просто постоим молча?
— No problem.
— Спасибо.

Я достаю из заднего кармана телефон, и начинаю писать сообщение:

“Я все думаю, что ты про собаку сказал. Так естественно посмеялся, сказав, что это бред — покупать собаку, а не брать из приюта. “Естественно” — прекрасное слово. Мне нравится, когда о чем-то таком говорят естественно, потому что в большинстве случаев собеседник согласится, что бы ты ни говорил, если ты искренне веришь в естественность своих слов. Печатаю тебе это из клуба. Самого большого в этом сумасшедшем городе. Дурачок рядом купил мне белого русского, задаёт все эти дурацкие вопросы… Прямо, сука, в данную секунду, и я не могу сосредоточиться. Спрашивает, почему это я не пью водку, говорит, он тоже Русский, потому что его Бабушка, понимаешь ли, Русской была. Интересно, с чего это мой телефон исправляет слово “Русский” и “Бабушка” на слова с большой буквы? Видишь — опять. Столько свободы во всей этой толпе, что кажется, если собрать их всех в охапку и раскидать по миру — они обязательно передадут идею остальным. Но здесь как в Московском метро, Никита. Они толкают меня как могут. Почему людям надо нажраться, чтобы быть собой? Они ведут себя как большой хлев свиней, и правда в том, что вот они, искренние, настоящие… Вырываются из своих коробок раз в ночь и пытаются выпустить весь пар. А завтра уже опять наденут маски и пойдут играть чью-то другую роль. Как же мне повезло этого не делать. Как же хорошо не притворяться и не врать. Что они слушают, боже мой, Никита. Это не музыка, это какая-то атомная война на уши. Зачем? Зачем?”

Я высасываю из маленькой черной трубочки оставшиеся сливки, извиняюсь перед парнем, который всё это время со мной разговаривал, не обращая внимания на то, что я смотрю в телефон, и спускаюсь вниз. Обратно, в адские пляски. Я тут осталась единственной трезвой. А когда ты трезв, все пьяные начинают раздражать.

Ко мне подбегает Стейси, она уже тоже на веселе. У нее был тяжелый день. За несколько часов до этого она спрашивала у меня и Ника (кстати с ней он тоже встречался) совет, стоит ли ей мутить со своим коллегой греком. На данный момент они были хорошими друзьями, и было очевидно, что эта мысль пришла ей в голову от одиночества, а не потому, что у нее и правда к нему чувства. Это уже пройденный урок.

— Стейси, ты же даже не хочешь его, что ты порешь. Он в два раза меньше тебя. Ну переспишь ты с ним, уже где-то через десять минут после того, как вы начнете, поймешь, что это была плохая идея. А дальше загонишь себя в полный геморрой на работе, потому что судя по твоим рассказам, для него это будет что-то значить. Don’t shit where you eat, помнишь?
— Да я понимаю… Я знаю… А вдруг…
— Не вдруг.

И вот сейчас она подбегает ко мне, счастливая и пьяная, в сексуальном черном корсете, который ей очень идет, и кричит мне на ухо:

— Я подцепила парня!! Он блондин и красавчик!
— Класс!.. Погоди… А как его зовут?
— Дэвис!

Я понимаю, что это мой сумасшедший сосед, который перешёл с антидепрессантов на экстази. Но Стейси так рада, что я решаю сообщить ей об этом только на следующий день. На её шее уже красуется засос. Спустя месяц я узнала, что они всё-таки начали встречаться.

— Я пойду на диванчиках посижу, Ась. Я готова валить домой, как будешь готова — сообщи.
— Хорошо, я тебя найду.

Я протискиваюсь через весь танцпол. Господи, как же разрядились все эти девочки! Сколько макияжа! Накладные ресницы бабочками машут мне со всех сторон. Вокруг каждой парит ореол сладких духов. Цветочки, ждущие опыления. Парад опьянения заканчивает мужик на шесте. Я улыбаюсь ему, прячусь в кафешке за соседней дверью и опять достаю телефон:

“Я, знаешь, последнее время когда встречаю людей, пытаюсь сразу в душу смотреть. Это не так просто, но прикольно. Вот скачет рядом со мной потный голый мужик на шесте, под сиськами татуировка, две строчки. Видно, что новая, потому что эта часть груди выбрита. Он такой смешной, пузатенький, в блестящих трусах, крутит попой как центрифуга. И я пытаюсь представить в его пляшущем теле душу. Такой светлый луч, от головы до живота. И радуюсь, думаю: душа-то тоже танцует. Слишком много портретов. Мне кажется, я высадилась где-то на новой планете и просто не могу принять все вокруг, как есть. Смотрю девственными глазами на девушек на шпильках в шортах-трусах, на парня в прозрачной майке-сеточке… А вон зататуированный пацан в кепке бейсбольной команды SF… Столько портретов, что невозможно просто. Они как будто прикалываются надо мной, честное слово. А вот две девки прошли с крашеными в яркие цвета волосами, размером со слона каждая. Они как будто по объему друг друга себе подобрали. Вот пьяный молодой парень шатается, доедая пиццу… Мне бы хотелось, чтобы ты просто рядом посидел. Потому что это какой-то пиздец, Никит. Мой жесткий диск переполнен”.

Мне отсюда никуда не деться, пока Стейси не наиграется. Я убираю телефон и смотрю на парня с пиццей пристальнее. Он стоит с четырьмя бумажными тарелками в руках, на каждой по слайсу. Получилось, что тарелки чередуются с пиццей, словно один бумажно-хлебный торт.

— Эй, парень!
— М?
— Зачем тебе столько пиццы?
— Друзья меня бросили. Сказали “иди купи поесть”, а сами пропали.

Он сел со мной рядом. Я сразу распознала австралийский акцент. Он был красивый и высокий. Говорил немножко заумно. Было не совсем понятно, что он забыл в этом клубе в два часа ночи. Он явно не постоянный клиент таких заведений. Парень оказался до нельзя образованный: успел пожить в Японии и Европе, говорил на пяти языках, даже немного на русском. Выглядел на восемнадцать, но ему было двадцать пять. Я не сказала о себе ровным счетом ничего, даже имени. И от того с ним было весело. Когда Стейси наконец была готова валить, я стала прощаться:

— Позвони мне. — говорит. — Запиши мой номер.
— Зачем?
— Чтобы встретиться еще раз, глупенькая.

Я собиралась уезжать через два дня, а у меня еще оставался целый список дел.

— Не хочу прозвучать как сука, но чтобы я тебе позвонила, нужен хороший повод.
— Ок, let’s see… Ты любишь летать?
— Летать люблю. Не люблю падать.
— Падать не придется. Ну значит полетаем.
— Ты что пилот?
— Я учусь на пилота.
— Ну хорошо.
— Когда?
— Завтра.
— Договорились.

________________________

12 января

Стейси ушла на работу рано. Я собрала свои вещи, захлопнула дверь и пошла в кафе с бейглами. Для таких творческих бездельников, как я, кафе имитирует офис. Вокруг другие люди, тоже с ноутбуками. Это настраивает на работу, особенно когда разорился на кофе. Кстати, заказывая кофе в Штатах, всегда проси “с собой” — бумажные стаканчики больше чашек. Иногда значительно больше.

Заходят двое парней. Один — пухленький маленький кореец, другой — высокий, красивый, со сноубордом, к которому прикручены колеса. Я никогда не понимала, почему девушки прутся по мужским попам. И вот, кажется, впервые поняла. Крутая была попа. Да и весь он был ничего. Из уха торчали смешные розовые иголочки. На футболке название какой-то металл группы и, как обычно, милейший вид. Большинство металлистов в жизни умиротворенные интроверты. Кореец же был полной ему противоположностью. Рубашка, сверху кофта с изображением мужика на коне, играющим в поло. Старые красные кеды, зарядка перевязана скотчем. Mama’s boy. С ним все было ясно. Они расстелили на столе блокноты всех размеров, открыли ноутбук и стали обсуждать какой-то проект. В то время мой мак разрядился, а зарядка была только под их столом. Извинилась и полезла под стол. Заговорили. Оказалось, они планируют сайт, где люди будут делиться своим опытом по тому, как быть счастливыми. Каждый сможет вести свою страничку результатов. Такая вот школа счастья. Им нужны были советы, а я совершенно не хотела писать, и мы на час засели за мозговым штурмом. Я предложила название getyourshittogether.com

В конце концов решила, что металлист — интересный парень, и перед тем, как уйти нарисовала в блокноте рисунок номер один, показала ему и спросила:

— Что это?
— Это удав, который проглотил слона.
— Тебе страшно?
— Нет. Похоже он еще месяц будет сыт, и пока он сыт я бы с ним даже дружил.

Он улыбнулся, взял из моей руки свой маленький блокнотик и показал напарнику:

— Что это?
— Это шляпа.

Пока мы болтали, Австралиец с очень подходящим ему заумным именем Карл таки написал:

— Моё приглашение полетать всё ещё в силе. Жду тебя сегодня на станции Сан Карлос; оттуда я тебя заберу на машине.
— Мне нужно быть с восьми до девяти вечера в Пало Альто.
— Успеем. Я бы тебя прямо в аэропорт Пало Альто закинул, да правила не позволяют. Так что так, на машине довезу. А чем ты будешь заниматься в Пало Альто, если не секрет?
— У моего друга будет “Spotlight”, это мероприятие, когда человек рассказывает за час историю своей жизни. Я живу в коммуне. Мы там много чего интересного делаем. Если хочешь — присоединяйся.
— С удовольствием, если это будет уместно.
— Конечно.
— Хорошо. В любом случае жду тебя в 17:20 на станции.

Так я ни черта и не написала за день. Пора выходить.

— Что ты сегодня делать будешь? — спрашивает тот мальчик, что знает толк в слонах и питонах.
— По-видимому летать.
— Вот как? И куда?
— Думаю над Сан-Франциско, но точно пока не знаю.
— Ну удачного полёта.
— Спасибо.

Кажется, он решил, что я блефую.

— Я буду на дурацкой красной машине. — пишет Карл.
— Насколько дурацкой?
— Настолько, что ты ее не спутаешь с другой.

И правда. Он встретил меня у станции на гигантском джипе-внедорожнике. К бардачку был приделан компас и шарик, показывающий градус наклона машины. Горизонтальная линия ходила вниз — вверх с каждой остановкой на светофоре и разгоном скорости. Мотор ревел, как бешеный зверь.

— Сколько эта штука жрет бензина?
— Много. Невероятно много.
— И зачем он тебе?
— Я люблю гонять offroad. По грязи и джунглям самое оно. Итак, я всё еще ничего о тебе не знаю…
— И не узнаешь. Давай лучше о тебе.

Он рассказывает мне о своей жизни, о работе. Всё, что я поняла — это что он строит роботов, которые играют в футбол. Оказывается, в Японии это популярно. Бред какой-то. Я честно пыталась вникнуть, но ни черта не поняла.
Мы реально приезжаем в аэропорт. No fucking way. Я до последнего думала, что это шутка. Подходим к высокому забору с надписью “NO TRESPASSING”.

— Пароль “2345”.
— Серьезно?
— Абсолютно.

Мы заходим на территорию. Вдоль забора стоят маленькие самолетики, на четырех человек каждый. Залезаем в один из них.

— Итак. Держи, это наушники. Поверь мне, они тебе пригодятся. Когда я заведу самолет, нажми вот на эту кнопочку. Это уберет лишние звуки. Говори со мной в микрофон. Так, что ещё…. Ты услышишь, как я говорю три фразы. — дальше он их произнёс, но я не запомнила. — Не пугайся, это просто разные проверки и отчетность. И не забудь пристегнуться. Ну вот, в общем-то, и всё. Сейчас придет мой инструктор, и полетим.
— Так ты учишься, чтобы стать пилотом?
— Это просто моё хобби.
— Офигеть! Слушай, тебе надо приходить в клуб, находить самую сексуальную девочку и говорить ей: ”эй, детка, хочешь полетать?”
— Да я, как бы, так и сделал.
— Ха-ха. Оу. Боюсь тогда спросить, какая я по очереди…
— Первая. Нет, вру, вторая. Я еще приглашал свою соседку один раз.

Пришел инструктор. Вместе ребята отцепили крылья от земли. Они были пристегнуты железными цепями на случай ветра. Самолетики такие маленькие, что даже ветер может их унести. Смешно: пару дней назад я упомянула в разговоре с кем-то, что скучаю по самолетам, и вот я сижу на кожаном сидении персонального самолета приглашенной звездой. Сюр какой-то.

Тем временем инструктор и Карл уже уселись за штурвалы и стали сверять данные, заполнять бумаги. Я сидела и не могла поверить своему счастью. Мы выехали на взлетную полосу. Я надела наушники и нажала на волшебную кнопку. Она и правда вырубила все звуки. Теперь я только слышала, что говорят ребята:

— Итак, Даша, мы сейчас взлетим. Пока будем подниматься, пожалуйста, не разговаривай. Мы будем слушать команды с земли. Потом сможем трепаться сколько угодно.
— Без проблем. Я вот только никак пристегнуться не могу…
— Надо очень нежно тянуть. Ремень чувствительнее, чем в машине. — инструктор пристегнул меня сам.
— Спасибо большое. Всё, я заткнулась.

И мы взлетели. За минуту мы воспарили птицей над всем моим любимым городом.
Вдоль взлетной полосы змеями бежали реки. Луна отражалась на их черных спинах голубым блеском.

— Ох, я еще ни разу не летал ночью! Вот это да! — говорит Карл.

Вид был и правда захватывающий. Самолет периодически довольно страшно покачивало. Мы попадали в зоны турбулентности, а на маленьком самолете оно ощущается куда сильнее, чем на пассажирском. Мне нравилось, как сжимается каждый раз всё внутри. Смешно, как руки сами цепляются за переднее сиденье и дырку подстаканника. Как будто, если мы начнем падать, это меня спасет.

— Иллюзия безопасности. — говорит Тайлер Дёртон в моей голове.
— Oops, it’s bumpy today. Are you doing well, Dasha?
— Oh yeah, I’m great.
— 2000 miles. 74 узла. — отчитывается Карл какой-то девушке на земле.
— Make it 2400. — отвечает женский голос.
— Ok. Thank you… Damn it, I said “thank you” again.
— What’s wrong with saying thank you? — спрашиваю я.
— Мы говорим на той же линии, что и все пассажирские самолёты. Моё “спасибо” занимает лишнее время.

Голоса ребят в наушниках слышатся довольно тихо, но отчетливо. Я решаю снять наушники и проверить, что же происходит на самом деле. В реальности звук оказался такой, как будто мы находимся в самом сердце огромного пчелиного роя. Я надела их сразу обратно.

Мы пролетели над Oakland Bay Bridge’м и теперь шли вперёд, вдоль береговой линии. Я смотрела на улицы, по которым я столько раз ходила, на мостики и пирсы, каждый из которых теперь хранил мои истории, мои секреты. И вот мы уже над Алькатрасом. Я никогда не видела его с другой стороны; прямо как темная сторона луны… Долетели до Голден Гейта… Миниатюрные машинки бегут по красному мосту в разные стороны, как лейкоциты и тромбоциты в венах. Такие маленькие… Всего лишь точечки. Клеточки. Сложно было представить, что внутри сидят люди, а в людях — еще один мир. Воспоминания, мысли, мечты… Они каждый так много про себя думают. Они вроде бы все такие большие существа… Но отсюда их даже не разглядеть. Как так? Что, если мы — такие же лейкоциты? Просто клеточки. Бежим куда-то, потому что нам надо бежать, а думаем, что это важно. Ищем какой-то смысл, а может его никогда и не было? Добежим, постареем, отомрём. И появятся новые. И побегут дальше. А мы станем витающей в воздухе пылью.

Как бы там ни было, в тот момент я прощалась с любимым городом.

____________________________

Конец Сан-франциско.

Днем мы встретились со Стейси и битНиком в музее битников. Я собиралась исполнить свою мечту: сделать снимок в той самой машине из фильма “On the road”, снятого по книге Джека Керуака. Мой поезд задержали и я бежала, как могла. Попутно жалуясь Нате, что не успеваю всё записывать и что все эти истории жрут меня изнутри. Не помню, что именно она сказала… Что-то про своего брата-художника, который не рисовал полгода, потому что не шло.
Ребята изучали книги и диски в магазине, когда я наконец пришла.

— Окей, расклад такой: мой блондин австралиец слетел. Так что нам нужен еще один мужик.

С австралийцем всё вышло довольно по-дурацки. Как только самолет приземлился, нам уже через полчаса стало ясно, что между нами нет совершенно ничего общего. Он любил деньги. Я любила цветы. Поэтому план затащить его в машину ради фотографии обломался.

В магазине-музее не было никого, кроме парнишы за кассой в длинном кожаном плаще. В прошлый раз здесь был другой парень, он мне позволил залезть в машину. Не факт, что этот вообще разрешит нам совершить такую аферу, не то что к ней присоединиться. Мой косяк, мне с ним и разговаривать.

— Фак, окей… Окей…

Я подхожу к кассиру:

— Привет. У меня к тебе есть предложение… Стейси, как там звучит эта знаменитая фраза из “Крестного отца” по-английски?
— “I will make you an offer you can’t refuse”.
— I will make you an offer you can’t refuse. — я объясняю, что мы не только хотим нарушить закон музея и залезть в машину, мы еще и собираемся быть голыми, и он нужен нам в качестве соучастника. — Basically I want you to get naked with us in that car. Will you do that?

Секунду он молчит. Она длится вечно. Сейчас он либо назовёт нас психами и прогонит из музея, либо согласится. Барабанная дробь…

— Sure.

Он скидывает свой черный плащ, мы тоже раздеваемся и лезем в машину.

Пока мы позировали и подбирали идеальный кадр, в музей приходили люди. Кассир натягивал футболку и шёл пробивать им билеты. А мы сидели голые и истерично ржали. Через пыльное стекло они нас по всей видимости не замечали. В конце концов миссия была выполнена.

Стейси побежала обратно на работу, а мы прогулялись с битНиком по городу. Я подобрала Робу подарок из трёх дисков винила. Взяла Дэвида Боуи и The Еagles, по причине того, что они только что улетели на небо, и сверху этого добавила диск The Velvet Underground, как моей любимой группы и первой песни, которую я выучила на гитаре, благодаря Робу. Магазин винила был потрясен. От хозяина до всех видов инструментов, висящих на потолке и миниатюрных кукол рок-звезд за прилавком. Среди прочих прибамбасов я увидела игральные карты Пинк Флойд. Антон. Купить, что ли. Мои конфеты с его любимым Теслой, которые я послала через Атлантический у подруги он так и не забрал. Сказал Элеонор, что заберет через год. Иными словами, когда ему до меня уже не будет дела.

— А эти карты, внутри, они какие? Что за картинки?
— Вроде с обложек альбомов и из мультфильма “The wall”.
— То, что надо.

Я кручу колоду в руках.

— А сколько они стоят?
— Семь долларов.

Через кого я их передам? Через очередного русского, как в Чили и на Бали?

— Ну так что, берете карты?
— Беру.

Потом придумаю, что с ними делать.

Вечером мы со Стейси прыгнули в машину, захватив её коллегу грека, и поехали на мою прощальную вечеринку в “Итаку”. В этот вечер там по совместительству проходило мероприятие под названием “room warming”, когда все жители коммуны ходят по комнатам друг друга. Каждый рассказывает что-то про своё пространство, чем-то угощает и придумывает какую-то развлекаловку. В одной комнате мы должны были с закрытыми глазами нащупать друг друга и, разговаривая не своим голосом, догадаться, кто есть кто. В другой читали по строчке альтернативную азбуку, где каждое слово на новую букву как-то связано с нашим мировоззрением.

— “A” for “Alternative”. “B” for “Brave”. “C” for “Co-op”.

В третьей пели песни под гитару и банджо. В четвертой, комнате Джона, закон был прост: Джон предлагает людям забрать себе какую-то вещь. Когда они её забирают, он рассказывает историю появления этой вещи в его жизни. К концу игры его комната порядком опустела. В нашем доме, “China Cat (каждый дом на территории “Итаки” тоже носит своё название), Дэниэл и Седрик устроили колесо фортуны. Огромный морской штурвал (уж не знаю, откуда они его притащили) и расклеянные по кругу на нём бумажки. Либо попадаешь на приз, либо на стопку ужасного дешевого рома. Мне повезло, я выиграла машинку.

После каждой комнаты все хором говорят:

— Who’s room is this?
— It’s my room! — отвечает хозяин.
— We love what you did with the place!

Дальше мы слушали песни Джея Ло. Одной ногой он бил по барабану, другой по бубну и играл на своей крутейшей гитаре.

Один раз я спросила, можно ли мне на ней сыграть. Он не разрешил:

— Я никогда не понимала, почему музыканты не любят делиться гитарами. Ты боишься, что я её сломаю или что?
— Нет. Если ты её сломаешь — я просто буду ожидать, что ты за это заплатишь. Дело не в этом, а в том, что это слишком личная вещь. Гитара — это часть меня. Это моё продолжение. И я не хочу свое продолжение кому-то давать.

Я понимающе кивнула, но про себя посчитала его самовлюбленным козлом. Почему-то именно гитаристы такие гадкие. Не встречала других музыкантов, которые жадили бы свои инструменты. Когда он играл, все время выставлял из себя очень скромного. Опять же, только гитаристы так делают. Мол, “ребята, спасибо вам большое, что слушаете, вы так добры. Кстати, через неделю у меня концерт. Зовите всех своих знакомых и сами приходите”. Я несколько месяцев наблюдала за его поведением и могла совершенно точно сказать, что он был сосредоточен исключительно на себе и считал себя заебись музыкантом, поэтому его наигранная скромность меня разозлила. Дальше по плану была вечеринка. Но перед этим ребята хотели, чтобы я сказала какую-то прощальную речь.

И, надев шапку-акулу на голову, я начала говорить:

— Постараюсь быть максимально коротка, друзья вечно стебут меня за длинные тосты…Четыре года назад я пересекала на автобусах и попутках штаты. Я была еще полным желторотиком, впервые дорвавшимся до свободы. Спустя три месяца пути дорога привела меня в это место. Мало кто знает, но раньше на этой стене была большая надпись: “Out beyound ideas of wrongdoing and rightdoing there is a field. I’ll meet you there”. Это были слова Руми.

Энджи и Стейси заликовали. Они тоже помнили эту надпись. Единственные олдскульщики нашей банды.

— Эта надпись ударила меня тогда как молния в голову, но я не до конца её понимала. Конечно, я понимала слова, но ещё не прочувствовала их. Они были для меня какой-то туманной идеей. Потребовалось время. Я покаталась по свету, и вот, спустя четыре года, вернулась сюда. Теперь, думая об этой надписи, я осознаю, что выучила урок. Встретив сотни людей с разными точками зрения, прожив множество маленьких жизней в одной, я осознала, что не существует ни хорошего, ни плохого. Что нет правых и неправых. Что любое мнение имеет право на существование, и теперь я сама стою на этом “поле” и жду здесь остальных. Одним своим существованием “Итака” доказывает, что все мы способны сосуществовать в мире и принимать друг друга такими, какие есть. Учиться друг у друга, предлагать свои идеи. Через честность и искренность идти вперёд. Я могла никогда не найти этого места, ничего не узнать о коммунах. Я могла всю жизнь прожить, так и не выучив этот урок. Но смотря на вас, улыбаясь с вами, я осознаю, что возможно всё. И это всё только в наших руках.

Ребята хлопали. Для меня этот момент очень много значил. Потому что именно тогда я сама для себя отметила разницу между той девочкой, которой я была тогда и той, которой стала.

Я пошла обводить руки дорогих мне людей. Пятеро из них где-то пропали. Я проверила все комнаты, пока не дошла наконец до опустевшей комнаты Джона. Ребята разобрали практически всё! Полки были полупустыми, но Джону это нравилось. Он сидел на полу под папоротником с Дэниэлом, Седриком, потрясающе красивой девушкой Ванессой и Диждеем, которые был свидетелем того, как меня рвало в сентябре после слишком сильной травы. Та ещё была история…

Они сидели на ковре. В центре стоял огромный зеленый бонг, в цвет стенам и папоротнику. Трава унесла меня в теплые облака. Незабываемое это чувство: находиться в компании тех, кого уже всей душой полюбил и знать, что вы сидите в этом составе в последний раз. И даже если с кем-то из них ваши дороги опять пересекутся, это будет уже совсем другая история. С этими ребятами мы прошли столько приключений, целый период жизни. Стали одной семьей. Все спрашивают, чему же учат путешествия…

Дружище, я бы хотела сказать тебе, что они учат прощаться. Но на самом деле нет. Когда кто-то действительно успел стать дорог твоему сердцу — это всё так же больно. Но со временем ты учишься принимать эту боль, как йог, который ложится на гвозди. В чем его секрет? Он очень прост: расслабиться и позволить гвоздям впиться. Ведь от того, что ты напрягаешься, тебе же будет больнее. А когда мышцы расслаблены, то и боли почти нет.
Надо уметь принимать боль. А потом её отпускать.

И пока ребята по очереди писали что-то в моём блокноте, я нащупала в кармане игральные карты “Пинк Флойд”.

— Джон, сегодня все что-то взяли из твоей комнаты. А я хочу тебе кое-что дать. Эти карты я купила для человека, с которым была вместе. Я хотела послать их в Россию с очередными голубями, но сейчас осознала, что эта история уже закончилась, и слать эти карты — всё равно что писать в прошлое. Поэтому я буду благодарна, если ты возьмешь их себе.

Я знала, что Джону были знакомы мои чувства. Моя память сфотографировала в этот момент его глаза. Он всё понимал. Он улыбался.

— That means a lot to me, Dasha.

Когда все разошлись спать, мы с Энджи остались в гостиной и стали говорить про надпись. Навязчивая идея вернуть её не покидала мою голову:

— Кто вообще её стёр?
— Какие-то ребята, которые сюда заехали.
— Но зачем? В этом же вся идея “Итаки”! Это её лозунг!
— Я знаю! Меня саму это вынесло. Но все посчитали, что раз новые люди, то и  новые стены.
— Энджи, мы должны её вернуть.
— Я не думаю, что остальные это оценят. Можем написать слова на листок и приклеить его. Давай?

Она пошла за листком.

— Но разве это революция, разве это отстоять своё? Эти слова и “Итака” неразделимы, они должны быть на стене, иначе люди забудут what it was all about.
— Я полностью тебя поддерживаю, но мне здесь еще жить, Даша. Поэтому я этого сделать не могу.
— Ясно. Ладно. Иди спать, Энджи.

На следующее утро на стене самым таинственным образом появилась та самая надпись. Понятия не имею, кто это сделал. Знаю только, что этот кто-то был очень пьян и потому писал криво.

2011 год:

2016 год:

Я между тем собрала рюкзак. Из ниоткуда набралась целая гора барахла, которая теперь уже никак не лезла в него. Я затолкала всё по пакетам и довезла их так до дома Стейси. У БитНика сегодня был день рождения. Он зашел к нам в гости. Пока Стейси мылась, мы пошли в тайскую кафешку взять на всех ужин. Поставив свои колени между его, я поняла, что буду скучать.

“Динка”. Он называл меня Динка. Пытался научиться произносить “Дашенька”, но в итоге сократил до Динки. Я объяснила, что у меня от такого имени ассоциация с сельской бабой, но это ничего не изменило:

— Мне нравятся твои ямочки, Динка. Можно я их себе заберу?
— Как же я тогда по-твоему дальше по жизни пробиваться буду?

Втроем мы посмотрели фильм “В дороге”. После истории с машиной we owed it to the movie.
БитНик, который и правда тусуется с единственными оставшимися в живых битниками, комментировал весь фильм.

— Керуаку бы это не понравилось.
— Почему?
— Слишком романтично. Берроуз среди них всех был единственным богатым. Ему достались деньги от родителей. Ирвину он за это никогда не нравился.

Ирвин (Irving Rosenthal) был другом БитНика. Этот семидесятилетний старичок, в прошлом редактор журнала Chicago Review, где впервые печатались отрывки из “Голого завтрака” Берроуза, “Вопля” Гилнзберга и рассказов Керуака.

В молодости Ирвин, кстати, состоял в любовных отношениях с Гилнзбергом. А теперь жил в коммуне в самом центре Сан-Франциско и очень мило заигрывал с молодыми мальчикам. Эта коммуна была построена еще в 60-х на пустующей территории в виде треугольника. Если посмотреть на центр Сан-Франциско сверху, можно заметить что определенная территория вместо квадратов разрезана на треугольники. Произошло это по одной простой причине: раньше здесь проходила железная дорога. По ней в город завозили дерево, то самое, из которого построены все резные дома Фриско. Они — его визитная карточка. Так вот, когда дорогу закрыли, территория, куда сбрасывали и обрабатывали то самое дерево осталась пустовать. Хиппари не упустили свой шанс и построили в старой древесной фабрике себе дом.

Собственно, на почве любви к бит-поколению мы с Ником и сошлись. Это была какая-то очередная вечеринка. Он стоял в пиджаке с задумчивым скучающим видом. По глазам можно было понять, что интеллект у него повыше всех пьяных ребят вокруг него вместе взятых. Мы поняли, что нам интересно общаться, и он сразу пригласил меня в ту коммуну. По выходным он ходил помогать им с садом. Ребята выращивали всю свою еду самостоятельно. И под словом “всю” я имею ввиду всю. Заодно они помогали всем желающим, составляли списки бесплатных больниц, еды и всего, что может понадобится бродягам и бездомным. Список они обновляли каждый месяц. Такие вот ребята. Выдаю их координаты:

На фото слева на право: Аллан Гилнзберг, Ирвин Розенталь и кто-то ещё. В той же самой коммуне. Я помню эту дверь и куда она ведёт.

За эти полгода БитНик стал моим близким другом. Иногда чтобы понять, хорошо ли тебе с человеком, достаточно задаться вопросом, нравишься ли ты себе самому в его обществе. Он существовал вне времени и опирался на свои собственные нравственные законы.

Один раз мы прогуливались мимо детской школы, вдоль которой мозаикой был выложен алфавит глухо-немых. Так вот через несколько дней мне пришло сообщение:

Разгадали?

Когда мы досмотрели фильм, БитНику пора было уходить. Он написал мне что-то в блокноте, улыбнулся и вручил его обратно. Я сказала, что не могу прощаться и ушла в ванную. Захлопнув за собой дверь, я заплакала.

Спустя час мы вышли со Стейси на улицу.

— Ты как?
— В порядке. Редко встречаются незаменимые. Он один их таких.
— Я пытаюсь верить, что ты ещё вернешься и не хочу поэтому грустить.
— Я вернусь, детка. Только две вещи могут меня остановить: правительство и смерть. Не больше.
— Это я уже поняла.

Мы зашли в магазин за сигаретами. Жизнь со Стейси вернула меня к русскому пристрастью к сигаретам и вину.
Мимо кассы прошла женщина, она громко ругалась в пустоту. Мы встречаемся взглядом с мексиканцем, который тоже это заметил:

— А ведь у нее даже нет наушников в ушах… — говорю я.

Он ухмыляется в ответ и мотает головой. Сан-Франциско — это парад сумасшедших. Стоит только свернуть в нужный переулок.

Вечеринка была шумной. Стейси меня предупредила. Но я и не подозревала, насколько.
Дом был забит людьми до отказа. Мы еле протискиваемся через коридор. В каждой комнате громкая музыка и горы, горы людей. Все кричат, как перед большой бедой. Половина в каких-то костюмах. Тут и пчелка, и динозавр, и лошадка…. Всё как обычно.

Это была моя крайняя тусовка в городе. На следующий день я уезжала. И по какой-то иронии судьбы я встретила здесь несколько людей, которые попадались на моем пути за эти пять месяцев. Встретила парня, который мне как-то приглянулся на фестивале Hardly Strictly в сентябре. Если бы не его девушка, мы бы так и не вспомнили, откуда друг друга знаем. Она тогда преподавала йогу друзьям на лужайке, и я примазалась. Встретила чувака, который был одет в кактус на Хэллуине. Он просто шел мимо по улице, я подбежала с криком:

— Ты кактус!!
— Да!!
— У моего папы кличка “кактус”! Можно с тобой сфотографироваться?!
— Конечно!

Его иголки были сделаны из зубочисток. А сам костюм из картона. Я даже сфотографировала его тогда:

Встретила еще несколько совершенно случайных знакомых. Мне показалось, что город прощается со мной, и на память хвастается ещё разок своими представителями, действующими лицами моего романа с Сан-Франциско. Я закрутилась в разноцветной мозаике улыбок и молодых сердец. Всё это было весело. Пока в центре толпы я не встретилась нос к носу с Лиамом. Он стоял в той самой папиной куртке, в которой я гуляла по Бёркли. Оставалось только улыбаться. Мы даже поговорили. Я рассказала, что сфоткалась в машине из фильма. Он рассказал, что переехал таки в главную коммуну Бёркли в сто человек, ту самую, с домом на дереве.

Его пьяная подружка, качаясь, сообщила мне, что он мудак.

— Всё в порядке, я знаю. — ответила я с улыбкой.

Через какое-то время она, видно, решила, что второй пилот из неё вышел не очень и попыталась исправиться.

— Да нет, на самом деле он хороший парень…

Смотрела она при этом в пол. Кажется, даже Лиам понял, что и она его считает мудаком. В конце концов я кивнула и ушла. Но веселиться я больше не могла. Это как пытаться радоваться, когда узнал, что у тебя опухоль. Можно, конечно, но при всем желании как-то нескладно выходит.

И пока я танцевала в огромной толпе, на глаза всё попадались его плечи и новые и новые обвивающиеся вокруг них женские руки. Это была моя последняя ночь, и я не могла позволить ему украсть у меня радость. Отпустить… Я закрываю глаза и делаю глубокий вдох. И не открывая их, представляю, как мой добрый друг, капитан Грустных морей, танцует рядом со мной. В своей красной кепке, белой майке, виднеющейся за ней татуировкой с портретами родителей и тяжелых фиолетовых серёжках. “Они не из нашей стаи, Даш” — вспоминаю я его слова. И мне становится вдруг так легко. Как будто я сбросила половину своего веса, гравитация меня подотпустила. Я продержала его с собой где-то минуту — две. Тот улыбался, даже пару раз взял меня за руку и прокрутил вокруг своей оси. Вот так и живу. Мастерю людей из воздуха и танцую с ними. Но это сработало, и мне вдруг стало совершенно все равно, есть там в толпе Лиам, или нет. И вскоре он исчез по-настоящему. А потом мой накуренный мозг пришёл к следующей мысли. Сейчас она кажется довольно простой, но тогда она казалась мне гениальной:
“Бог соединяет тебя с теми, кто так или иначе будет тебе полезен, верно? Даже негативный, на первый взгляд, опыт что-то, да приносит. Более того, значит и ты другому человеку тоже зачем-то был нужен. Ведь оно работает в обе стороны? Значит, мы все каким-то образом друг другу важны”.

Тем временем вечеринка перешла на другой уровень. Лишние отсеялись, и осталась только компания заядлых “бёрнеров” (тех, кто часто ездит на Бёрнинг Мэн). Ребята валялись друг у друга на ногах в одной большой куче. По кругу передавали воздушный шарик и какую-то серую гильзу.

— Что это? — спрашиваю я Стейси.
— Ты не пробовала?!
— О, это стоит того.
— Так что это?
— Такой газ. По влиянию не вреднее сигарет. Действие очень короткое, всего две минуты. Но на эти две минуты ты улетаешь в небо.
— А что именно ты чувствуешь?
— Это сложно объяснить. Ты начинаешь парить… Звуки по-другому ощущаешь, они более притупленные, но в то же время сильные. Чувства видоизменяются. Хочется прикосновений. В общем, Даш, если бы я могла посоветовать тебе что-то новое, я бы посоветовала попробовать это. Я покажу как.

Стейси взяла большой красный шар, зарядила его газом и начала усиленно через него дышать. Шар раздувался и сдувался. Её лицо менялось. В конце концов она отпустила шар. Парень сзади протянул руку за её плечами, на случай, если она начнет падать.

Стейси расплылась в странной улыбке. Как-то так, наверное, выглядит нирвана. Но мне почему-то было от этой картины дурно. Меня даже стало слегка подташнивать. Шарик передавали по кругу, и всё новые люди падали в экстазе на руки другим. Пока они триповали, остальные начинали их гладить и гудеть как огромный колокол, начиная с “ом” и переходя в полную импровизацию. Как будто пять церковных хоров пели несколько молитв сразу. Я видела, как дополнительно уносит с этого надышавшегося человека. Вот такая дружеская забота. А потом кто-то притащил ведро воды. И началась новая игра.

— Would you like it on your shoulder?
— I would LOVE IT on my shoulder!

Все хором кричат:

— On your shoulder, on your shoulder!!

И тот, кто держал ведро поливает тому человеку, к которому обращался, плечо водой. И народ, как дети, начинают хлопать и петь песню про воду:

— WATER, WATER! We would like some water!! WATER, WATER! IT’S SO GOOD TO ME!

Стейси знала совершенно всех. Она честно пыталась представлять мне каждого своего знакомого, но шансов запомнить все имена не было никаких. С одним парнем мы сошлись на том, что я сказала:

— Fuck the names!
— Fuck the names!! — ответил он, и мы отбили друг другу пятюни.

В последнее время я предпочитала ничего о себе не рассказывать. Повторяться больше не было сил, а придумывать чужую жизнь, говорить, что я банкир/медсестра/проститутка/пиар-агент как-то язык не поворачивался. Слишком хорошие вокруг были люди, чтобы им врать.

Когда мы вышли наконец со Стейси из дома и поплелись к себе, на улице было три ночи. У ступенек стояло мешков двадцать мусора. Бомжи уже расстелили свои спальники и палатки. Разворачивалось совсем другое, уличное шоу.

— Все бы ничего, если бы не эти бомжи. Ты не представляешь, как это задолбало. Я иду с утра по улице, а у пальмы сидит бомж и срет. Прямо при всех срет! Идешь по Mission, самому дорогому району белых воротничков, а тут бездомные готовят себе еду, прямо на тротуаре. И хочешь как-то помочь, а не можешь. Для них уже всё сделали: построили уюты, еду раздают, раздают тёплую одежду…
— Так что тебя парит?
— Меня парит то, что иногда я езжу на метро до работы. И я иду мимо них всех и думаю: вот что я могу сделать? Ну дам я им десять долларов, без проблем. И что это исправит? Вообще ни хуя. Я могу отдать деньги в организацию. Они купят им еды. Но ни хрена не изменится.
— Так может, в этом-то и дело? Попробуй быть бомжом в Москве зимой. Ты сопьёшься и сдохнешь. А тут у них есть всё, чтобы продолжать такой образ жизни. Получается, вы оказываете медвежью услугу. Зачем им что-то менять, если у них и так всё есть? Если можно спать в палатке прямо на улице и срать под пальмой?
— Ну да, ты права. А в остальном здесь круто, Даш! Решишь переехать — мы будем тебя ждать. Смотри, какие здесь крутые тусовки…

Мы заворачиваем за угол 16-й улицы и проходим мимо парня, который ссыт на прозрачную дверь отдела почты и кричит эхом на всю пустую улицу:

— I hate postmates, man! I hate postmates!!!

________________________________

Оставила подруге в наследство две большие шишки, один кусочек дерева, обтёртый Тихими океаном, теплые лосины, гель для душа и волшебную коробку с ирисами. Внутри гора презервативов и смазки от гинеколога. Сказала: пригодится.

“Я улетаю налегке”, Сан-Франциско. Вернее ухожу. Я люблю тебя и, похоже, этого не изменить. Если кто-то посмеет тебя испортить, обидеть - получит от меня под дых. Держи мечту, вставляй цветы за ушко девочкам. Дай дом бездомному. Дай музу писателю. Дай шанс ученому. Но это потом…А сейчас… Сейчас возьми банджо, сыграй мне на прощанье.

© Пахтусова Даша.